А. Кустарник - Сезонные работы

Мы шли убирать снег. Как положено, в спецовках.

Утро было ясное, морозное. По пути попадались нам лавки,

большая часть из которых была закрыта. Дома возвышались красивые, с лепниной, высокими окнами. Мой напарник перед собой поставил лопату, надавил корпусом и поплёлся вперёд. Создавая кучу снега в прогрессии. Вороны кружили, каналы охваченные льдом – молчали.

Меня отправили мои коллеги к подвалу у музея, где хранился отсев. Я улыбался, это от радости, что без них побуду. Перед собою, громыхая, катил я тачку, а в ней лопату. Катил и думал о всяком, в основном о хорошем. Временами ловился на мысли, что вот это вот и есть оно… только бы застыло… замерло… а я рассмотрел. И созерцал бы мгновение, где раннее утро, старая улица под свежим снегом, тишина… Хотелось забыть, кто я.

Марат меня окликнул. Замахал руками, мол, шевелись, я, шевелясь, зашагал дальше. Отсев, примёрз к мешку. Еле отодрал. Разломал на куски, погрузил в тачку, уронив её на выходе. Охранник улыбнулся, отвернулся. Ничего, собрал по новой. Жить можно. Теперь надо посыпать отсев на скользкую брусчатку у входа в музей, с утра парочка старушенций уже навернулась. В этот раз посыпал Дэль Атар, а я катил. Было тяжело, я потел, разболелась поясница. Когда я потею, это со мной часто, у меня начинает сводить поясницу. По этой причине в свои 29 нередко хожу скрюченный и хромой.

Дэль Атар зачёрпывал лопаткой отсев, широким взмахом раскидывал его, и опять – зачерпнул, раскинул.

Позади нас ковыляла очередная старушка, она шла именно там, где отсева не было, по голой обледенелой брусчатке. Дэль Атар прошипел мне на ухо, кивая на старушку: «Дальбаёп ипаный».

Перекур. На ступеньках подвала кинули под жопы перчатки, картонки, но это ненадолго, так как очень бодрит отмерзание отвисания. На тупом, неотвратимом морозе, а он стал вдруг крепнуть, попытки передать привет через видеозвонки на родину плохо удавались. Ну а я уже был на низком старте, без дурацких сидений и болтовни, ожидал команды разнорабочего тракториста Джохры «чёто холодно биля пиздэс», дабы сдристнуть отсюда в направлении батарей, дверей, крыш, в хозблок, короче. Так и вышло. Теперь тут. Сидим, греемся, ждём, когда выгонят. Шеф – добряк, на самом деле, мировой мужик, налил чаю, рассказал что-то типа шутки.

Другое дело другие люди… Злобное шипение, прикинутое шёпотом, расползалось по коридору из соседней комнатушки тёмно-зелёной вонью, ударившись о которую прочь бежишь на воздух. Они клубком змеиным в организованном ими же клубке для своих изъедали, изжёвывали, покрываясь всё больше скорлупой от семечек и жиром. Старые ведьмы вместо духов предпочитали слухи. Я предпочитал без пятнадцати пять переодеться и свалить. Но было ещё очень далеко, время всегда против тех, кто от него зависит. Шеф вышел вслед за мной с сигаретой и чашкой какого-то, видимо, бесплатного кофе или кофе, за который доплачивали. Дал задание пройтись по урнам, попереворачивать их от снега и, стало быть, убрать всё, что помимо. К счастью, без напарников. Вообще любая активность на этой работёнке, даже самая гадюшная, по мне в сто раз легче переносится одному, но можно и поспорить, бывают общительные, вот им кучкой как-то ладнее.

Кучке досталась посыпка. Это была бесконечная работа, снег всё падал, старушки всё падали. Но я опять счастлив, снова один, ура, у меня отличное от других отупение. Потом был обед, картишки и вторая половина дня.

Однажды мы рыли яму и шёл дождь. А как-то раз шёл дождь и яму мы не рыли. Я шёл убирать мусор. Достаёшь из урны, скажем, пакет. С него стекает коричневая жижа. Ты пакет с жижей в пакет без жижи. Идёшь дальше. Достаёшь бычки, бутылки, объедки, фантики, шкурки, огрызки, использованные тампоны, гондоны, памперсы, шприцы, ватки с кровью. Суёшь в это руку, каждое утро, по сто тыщ раз. И почти всегда идёт дождь. Жизнь бьёт ключом, гаечным по ебальнику. Конечно, урну можно перевернуть, аккуратно высыпав в мешок, это так, нюансы технологии знаю на отлично. Но урна может быть без дна, либо она может быть битком полной, да ещё с горкой, которую любезно раздербанили вороны, разнеся всё по полям, по дорожкам ровнёхонько к твоему приходу. И вот однажды тащил я два набитых мешка, проходил мимо скамеек, возле красивой старинной беседки с колоннами, и в этом месте было так мало мусора, а в одной урне и вовсе на дне была только лужа. Я поставил мешки у лавки, передохнуть, ещё раз глянул в ту пустую урну с лужей. Я с минуту смотрел на своё отражающееся лицо в ней и медленно опустил в лужу растянутый плевок, но я понял, что сделал так напрасно, ведь лужа отражала за моим лицом серо-синее, стальное небо, по которому плыли какие то рисованные облака, а слева чернела голая ветка. И столько осени было в этом, столько покоя. А теперь там харчок плавает.

Летом на сезонные работы привели новенького. Данилку. Наши на нём отрывались по полной. Бравые хлопцы из бывших советских республик диву давались, щуплый, тепличный паренёк вздрагивал и впадал в бледность от всего. Мы с Данилкой держались вместе. Была у нас ещё одна, из нашей команды, Манька по кличке Снайпер, обладала косоглазием, заметным, часто задумывалась, уходила в себя и начинала подметать в одном и том же месте, да так усердно, что, вероятно, обращала внимание сотрудников отдела археологии: а не нашла ли девушка тайник в ступеньках служебного входа…

Держались мы вместе по причине объединяющей нас лоховатости. Я, конечно, в этой бригаде был несомненным лидером, но не по лоховатости, как мне тогда казалось, а по способности договариваться и с бруталами, и с задротами, хоть последнее отнюдь не потрясает. Любопытно, что со школьной поры, чтоб ей сгинуть из памяти, прошло времени множество, и, казалось бы, ну о каких задротах, бруталах и прочей дворово-школьной шелухе можно рассуждать, когда тебе, считай, тридцать. Но в компании с теми, у кого за спиной шесть классов образования, ты за своей спиной ощущаешь смердящее дыхание школьного коридора. Время, что ли, вспять пошло, или кто спятил? Ничего не происходит, это замкнутый круг, ты только меняешься в длину, потом в ширину, оставаясь в кругу, не выходя за его пределы. Правда жизни, она как смерть, портит настроение, но что поделаешь.

Во дворе хозблока наши молдаване готовились рубить гусю голову. Узбеки скалили фиксы. Данилка был в центре интриги, согласится ли он рубануть? Или зассыт? Но он не зассал, он просто не стал. Зассал гусь кровавой струёй, обдав рядом стоявших, ржущих, меня в их числе. Данилку держали так, чтоб он смотрел и не отворачивался. Он смотрел, зеленел, но в обморок не упал, постеснялся. Гусь ещё долго елозил обрубком по дну ведра, в судороге лапкой махая нам с того света. Но ничего страшного не случилось, для деревенской жизни прикончить животину в дом или на продажу – это нормально. Для центра многомиллионного города, на территории одного из крупнейших в стране музеев – это, пожалуй, новость. Странно, конечно, ну и что. Данилка пока ещё не смотрел на меня как на предателя, лишь уводил взгляд в сторону, от стыда, наверное.