Алина Бакурина - Сказки из шерсти

– Я пришёл к тебе потому, что мне страшно. Я хожу среди людей, как они ем пищу и пью воду. Я кочую из города в город, из одного поселения в другое.

Я всегда делил мир на чёрное и белое, не замечая, какое обилие красок на самом деле содержится в нём. Я боролся за правду, не зная, что существует не только моя правда, я поступал нечестно, оправдывая себя своей правотой. Я понял, что теряю себя, что моя верность принципам и вере губит тех, кто меня окружает, и мне страшно.

Я не научен жить иначе, но хочу учиться. Я пришёл к тебе, потому что ты хранитель всего, что так дорого нам, глупым людям. Я пришёл отдать часть своей души, чтобы ты сберегла её. Я чувствую, что ступаю на страшный и сложный путь, что могу сломаться под давлением невежества и фанатизма толпы, в которой привык искать правду, и, если я потеряюсь ещё сильнее, если во мне умрут любовь, ценности и принципы, что дороги мне, я хочу, чтобы в этом огромном мире хоть где-то остался тот кусочек моей души, который я не успел запачкать, который наполнит светом то, что может обратиться во тьму…

Сердце билось в ушах, мужчина взял себя за похолодевшие руки и опустил взгляд. Он так сильно сжимал одну руку другой, что побелели костяшки. Скажи он подобное кому-нибудь из той зловонной толпы, через которую он только что прошёл, над ним бы посмеялись даже те, кто сам испытывает подобные страхи, лёжа в постели бессонными ночами, когда на ум приходят вопросы:

«Что я сделал за свою жизнь хорошего? Что я творю со своей жизнью?».

Улыбка не коснулась губ Ил, а ворон не моргая смотрел на мужчину. И так неловко тому было, даже стыдно почему-то.

– Хорошо, – задумчиво проговорила девушка, и слова её сломали тишину, – Погоди!

Она шикнула на птицу, вскинув палец хрупкой руки, хотя ворон, как казалось на первый взгляд, не сделал ни малейшего движения и не издал ни звука. На движение Ил ворон недовольно вздрогнул и раскрыл крылья, но вновь сложил, когда девушка опустила руку.

– Я возьму у тебя то, что ты принёс. Первое время тебе будет и вправду тяжело, ведь всё, чем ты живёшь, не будет ни чёрным, ни белым, ни цветным. Краски поблекнут, но, может, именно это и поможет тебе в поисках. Ты знаешь, я всегда возвращаю то, что беру. Меня легко найти человеку, который хочет мне что-то отдать. Меня трудно найти человеку, который хочет у меня что-то забрать. Но возможно. Я не скажу тебе большего. Я вижу, что сейчас ты напуган, а напуганный человек, как зверь, ничего не слышит и не видит, только защищается. Я знаю, что однажды у тебя получится найти меня. Или даже я сама найду тебя…

Ворон громко гаркнул, агрессивно растопырив крылья, и с вызовом посмотрел на гостя. Ил как будто удержала его, сделав лёгкое движение в сторону птицы. Мужчина продолжал смотреть в пол и слушать девушку, каждая мышца в теле была напряжена, он чувствовал, что ворон может напасть, только было непонятно по какой причине.

– Я всё обдумал и готов. Я нуждаюсь в этом. Иначе бы не пришёл, – он оторвал взгляд от пола и протянул руку вперёд, ладонью к полу.

Ил подошла к мужчине и приложила руку к его ладонью вверх. Их ладони соприкоснулись всего на пару секунд, и Ил, одёрнув руку, сразу согнула её в локте.

Ворон деловито вспорхнул и уселся на предплечье девушки, некрепко сжимая его когтями.

– Уходи, – она увидела, что мужчина собирается что-то сказать ей, но оборвала его.

В глазах гостя читалась растерянность. Он испытывал лёгкость. Лёгкость потери. Он искал в себе эмоции и находил их. Эмоции были. Все целы, на месте, но они больше не будоражили так сильно, не выбивали из колеи обыденности. Мужчина почувствовал себя таким гибким и свободным, что чуть не подкосились ноги.

Понимая, что их встреча с Ил окончена, мужчина поклонился до земли, прижимая правую руку к сердцу, и на ватных ногах вышел из дома.

Сосновая свежесть воздуха сменилась уличной вонью, сумеречный свет помещения ярким солнцем, стоящим в зените, звенящая тишина гвалтом обезумевших от жары людей.

Мужчина спрятался от света под капюшоном. Обувшись, он вновь оказался в грязи, среди людей. Услышав знакомый звук, он поднял глаза к небу. Ворон летел прямо на него. Испугавшись, мужчина поспешил защитить рукой глаза и вжал голову в плечи.

Птица вцепилась острыми когтями в капюшон, сорвала с головы мужчины и рванула, стремясь вверх. Ткань со скрипом разошлась, заставив мужчину пошатнуться от неожиданно сильного напора. Ворон пролетел несколько кругов над его головой и бросил оторванный капюшон страннику под ноги.

Мужчина смотрел, как скрывавшая столько времени лицо ткань моментально намокла и запачкалась в склизкой грязи, превратившись в тряпку. Потом он, вытянув шею из плеч и выпрямив спину, поднял голову. И увидел свет.

Жил-был монах. И были у него грустные глаза от терзаний внутренних, спина сгорбленная от грехов надуманных, тянущих сердце его к земле. И искал он себе больших страданий, надеясь и упиваясь мыслями о том, что, чем тяжелее крест его будет, тем вероятнее всего попадёт он в Царствие небесное, с Господом своим встретится и склонится перед ним в молитве искренней.

Идущий путём своим тернистым он нередко встречал попутчиков и мимо проходил, никого не замечая. На промежутке колючем, труднопроходимом, встретил он, утомлённый путём своим, язычника.

Детский ясный взор язычника открыто устремлён был на монаха, оберег резной шею его охватывал, и путь свой шёл он нескладно, вертясь и оборачиваясь, интересуясь всем, что на пути его встречается, и Богов своих из вида в терниях не теряя.

Смело подошёл язычник к монаху, в лицо его заглянуть пытаясь и под шаги уверенные подстраиваясь.

– Куда идёшь, монах, и что с собой несёшь?

– Я иду через тернии к Господу своему, смирение своё несу ему. А ты, язычник? Не стыдно тебе веру истинную предавать? Пути верному не следовать? Отойди же от меня, язычник.

– О, светлый монах, может и прав ты, но погляди, мы идём с тобой рядом, нога в ногу, и головы наши устремлены в одну сторону. Ты горбишься перед Богом своим и глаза прячешь, устремляя их в землю, я же по сторонам смотрю, небо вижу, перемены на нём и готовлюсь к этим переменам. Я не прошу прощения у своих Богов, а слушаю, что говорят они мне. Ты не желаешь идти со мной рядом, монах? Ты презираешь и брезгаешь мной? Разве Господь твой учит тебя нести своё смирение только Ему? А как же те, кто окружает тебя? Разум ослеп твой, если взгляд твой бродит только под ногами твоими. Ты прячешь его от жизни настоящей, а то, что смирением зовёшь, не что иное, как гордыня за веру свою.

Призадумался монах, речь язычника внимательно слушая. Возразить хотел, но не посмел, и лишь голову свою всё выше поднимал, спину выпрямляя, чтобы собеседника глаза увидеть.