Олег Кожин - Шкаф с кошмарами

– Вот, значит, как? – пробормотал он, новыми глазами оглядывая окрестности. – Значит, вот так, да?

Он все еще надеялся, что сейчас с мусорной горки скатится синее тельце, состоящее из локтей, драных коленок, смертельных ран и смертоносных зубов. Но свалка шевелилась, ходила ходуном и угрожающе переговаривалась крысиным визгом, и нигде ни следа маленькой жертвы, ставшей палачом.

В кабине обеспокоенно ожил телефон. Денис по мелодии узнал, что звонит Таня. И он должен, обязан был встать, взять трубку и успокоить ее, сказать, что приедет через два, в крайнем случае через три часа. Но он не мог, никак не мог вернуться в маленькую женскую вселенную, пахнущий кровью и смертью. Этот запах въелся в кожу, пропитал его насквозь, и был только один способ избавиться от него, раз и навсегда.

Потому что оставался еще один, последний.

Самый последний.

Денис не заметил, когда остался без комбинезона, но так было лучше, так было правильнее. Прохладный ночной воздух приятно остужал раскаленное тело. Денис опустился в грязь, рядом с затихшим сторожем и закрыл глаза. Нож запульсировал на яремной вене. Как и его учитель, Денис тоже умел резать правильно.

Закатное солнце высекало багровые блики из заиндевевшего тела. Женщина сидела на заваленном снегом подоконнике, прислонившись к откосу. Она не была красивой и не была молодой, но смерть сделала из нее безупречную фотомодель: мороз и снег хорошо потрудились, сглаживая морщины и выбеливая кожу. Под стрекот фотовспышки Чернову подумалось, что, не будь женщина мертвой, вышла бы идеальная картинка для ванильного паблика.

Снега в квартире было чуть не до колена, и скрипел он почти так же, как на улице. Стараясь не касаться окоченевшей стопы, Чернов перегнулся через подоконник. Внимательно оглядел панельные стены бледно-лилового цвета, словно хотел отыскать следы ниндзя-скалолаза. За обширным снежным пустырем, поросшим редкими деревьями, вытянулось Ключевское шоссе. Грязно-желтый погрузчик вяло расталкивал выросшие за ночь сугробы. Мимо него осторожно протискивались немногочисленные автомобили, все больше внедорожники. Невиданная метель, бушевавшая двое суток, утопила Петрозаводск в снегу.

– Что скажете, Егор Николаевич? Прав участковый, что нас вызвал?

Борисыч, бессменный криминалист отдела, вырос за плечом, прижимая к чахлой груди старый фотоальбом. Чернов покраснел до кончиков оттопыренных ушей. Седьмой месяц официальной службы, а до сих пор не привык, что мастодонт калибра Борисыча величает его по батюшке. Не понять никак, то ли серьезен криминалист, то ли тонко подтрунивает. В присутствии старших коллег вчерашний практикант Чернов робел.

– Ну так, кхммм… – Он звучно откашлялся. – Следов взлома нет же?

– Нет как нет. – Тряхнул седою шевелюрой Борисыч. – Дверь вскрывал плотник из управляющей компании в присутствии понятых и участкового. Налички и рыжья – полный комод. Старушки-процентщицы банкам не доверяют.

– И следов насильственной смерти тоже нет…

– Я вам, Егор Николаевич, больше скажу, первичный диагноз – смерть от переохлаждения. Зуб даю, что он же единственно верный.

– А символы эти, на стенках? Участковый же из-за них переполошился?

Чернов обвел рукой стены. На обоях, частично скрытые бахромой снежной кухты, алели огромные знаки, вроде тех, что рисуют сатанисты в голливудских ужастиках.

– Ну да, ну да. Участковый тут молодой, впечатлительный. – Борисыч сделал ударение на слове «молодой». – Сразу подумал, что кровь, жертвоприношения, экстремизм всякий. Я, кстати, проверял, не кровь, обычная краска, старая. Но тут как раз все понятно. Вот…

Борисыч раскрыл фотоальбом, полный аккуратных газетных вырезок, приклеенных к толстым картонным страницам. Рекламные заголовки, набранные аршинными буквами, предлагали услуги «последней карельской шаманки»: приворот, снятие венца безбрачия и прочую дичь. На черно-белых снимках – остроскулый фас, тяжелый подбородок, нахмуренные брови и переброшенная через плечо пепельно-серая коса. Не хватало только инея на коже.

– Барышня наша с восемьдесят девятого года практикующий екстрасенс, с бааальшим послужным списком. Даже на каком-то центральном канале засветилась. Соседи подтвердили: наскальной живописи уже много лет.

– Так это… – замялся Чернов. – А нас тогда зачем?

– О, рад, что вы спросили! – Сомнений не осталось – Борисыч издевался. – Рубашечка ее эта, сеточкой, видите? Вот, по всем признакам, надевали рубашечку уже на мертвое тело. Смотрите, иней с носа содрали. И еще вот, спереди до лобка натянули, а сзади едва лопатки прикрыты.

– То есть я правильно понимаю? Гражданка… – Егор стрельнул глазами в ежедневник. – …Сазонова раскрыла окно, села на подоконник и замерзла насмерть, а потом кто-то пришел и напялил на нее эту сетку?

– Так точно! – одобрительно кивнул Борисыч.

– Зачем? – Егор глупо заморгал.

– А это ты мне ответь, гражданин следователь.

Хлопнув Чернова по плечу, Борисыч вышел в коридор. Через минуту оттуда, усиленный эхом, долетел его тихий голос:

– Мы закончили. Барышню снять бы не мешало да окно закрыть. Надо стояк отогревать, пока трубы не полопались. Ну зима, елки зеленые! Давно такой не было…

– Так а чего с теть Надей-то? – спросил невидимый понятой.

– В морге выясним.

Вот такой он – Борисыч, вроде трепло треплом, но важную информацию и под пытками не сдаст. Ни слова о странной сетке, которую, если верить его словам, покойница на себя не надевала. Ерунда какая-то. Чернов вздохнул и поплелся в коридор, раздавать указания. Оставалась робкая надежда, что Борисыч ошибся, и Сазонова сама обрядилась в эту рубаху, сама открыла окно и сама замерзла. Но Борисыч ошибался крайне редко. А уже вечером в отделение заявилась зеленоглазая Агата, которая подтвердила, что такие женщины, как Сазонова, просто так не замерзают.

Чернов как раз корпел над отчетом, когда она впорхнула в кабинет, вся такая испуганная, трепетная и всклокоченная. Дорогое зимнее пальто удачно подчеркивало аккуратную грудь, осиную талию и волшебным образом делало длинные ноги еще длиннее. Зеленые глазища в пол-лица, ярко-рыжая копна волос, бледная кожа и тонкие нервные руки – она напоминала горящую спичку.

– Здравствуйте… – Колдовские глаза затравленно метались от одного опера к другому. – Егор Николаевич…

Чернов узнал ее не сразу. Шутка ли – со школьного выпускного не виделись! Люди, бывает, за год меняются до неузнаваемости, а тут столько лет прошло. Секунду перед ним стояла незнакомая испуганная женщина – а потом щелчок! – и где-то в пыльных коридорах памяти рухнула полка с воспоминаниями о первой любви, и картинки, заботливо упрятанные в прозрачные файлы, разлетелись по всей голове, всё такие же яркие, цветные. Предательски заалели кончики ушей, и ворот рубашки стал тесен. Перед ним стояла та самая девчонка из одиннадцатого «а», которой он присылал анонимные любовные письма, подсовывал шоколадные сердечки в сумку с учебниками, которую тайком провожал до дома, но так и не признался в своих чувствах.