Олег Кожин - Шкаф с кошмарами

Седенькая старушка Марта Тойвовна по-детски дернула деда Хилого за рукав.

– Староста, чего делать-то будем?! – голос ее подрагивал от испуга. – Он же других приведет!

– Городские опять иконы мои забрать захочут, – прошамкала беззубая бабка Анники. – Иконами разве можно торговать-то?! Господи, прости!

Она мелко перекрестилась двумя перстами. Нестройный хор голосов загудел со всех сторон, разделяя опасения односельчан.

– Землю! Землю отымут! – пророчил скрюченный ревматизмом дед Федор, заботливо обнимающий супругу, вперившую ослепшие глаза в пустоту.

– Тихо! – Дед Хилой поднял мосластые руки вверх, пресекая базарный гомон. – Тут вот что… Я с неделю назад у Марревой гати лося дохлого видал. Лишкиных пацанов работа. Так что очкарику нашему житья – до первых сумерек. Щенки не выпустят. Они ему за Лишку сами голову открутят… Уж они-то точно мамку услыхали…

– Староста, слышь-ка! А ну как очкарика искать придут? А и не искать, так просто кто про нас прознает? Каждый год ведь приходят! Кто нас защитит-то теперь?

Тяжелый взгляд старосты пополз по лицам сельчан, добрался до согбенного деда Федора и остановился.

– Сосед, а не пора ли вам с Дарьюшкой детишек завести? Очередь-то ваша вроде…

Дед Федор еще крепче прижал к себе жену и кивнул. Та благодарно погладила его по морщинистой руке. Ее ослепшие глаза наполнились слезами. Одинокие старухи завистливо ворчали что-то невразумительное, не смея спорить в открытую.

– Значит, решено. – Дед Хилой рубанул воздух ладонью. – Как снег ляжет, пойдете за Марреву гать. Новую Снегурку будить надо.

– Господи, – прошептала слепая Дарья. – Господи, счастье-то какое!

На вторую ночь от матраса стало нести падалью. Не то чтобы сильно, но перевернешься с боку на бок, прижмешься лицом, втянешь носом свежий запах белья, и там, под стиральным порошком, дешевым ромашковым кондиционером, летним уличным ветром и ночной прохладой, чуешь его – тошнотворный смрад разлагающейся плоти. Сначала Женька думал на Маркизу – вечно приволочет то воробья с оторванной башкой, то крысу с выпущенными кишками. Но на кровати ни шерстинки, ни перышка, ни капельки крови. Женька даже постельное белье поменял – без толку. Падалью вонял сам матрас, хоть стирай его, хоть заливай одеколоном. Это могло означать только одно:

…капля за каплей, капля за каплей, и вода переливается через край чашки…

…невесомая соломинка планирует на крепкую натруженную спину верблюда…

…еще один только сон, еще один только кошмар – и…

все страшные вещи случаются на третью ночь. Две уже прошли.

Главное – не забыть, не потерять эту мысль среди скрученных змеиными кольцами кошмаров. Главное – не растворить важное знание в утреннем пробуждении. Запомнить. Затвердить. Уберечь себя. Главное – не…

Кровать досталась Женьке на день рождения. Отец любил функциональные подарки. Кровать, хоть и б/у, но почти новая: массивная, деревянная, с вычурными спинками, ортопедическим матрасом и доставкой до квартиры. Больше, чем функциональные подарки, отец любил экономить. Женька не спорил. Старенькая тахта уже не вмещала крепкого тринадцатилетнего подростка.

Два здоровых мужика, кряхтя и потея, затаскивали кровать на четвертый этаж. Сдавленно матерясь, пропихивали ее в прихожую, а затем в Женькину спальню. Кажется, они трижды пожалели о необдуманном обещании, но бросать дело на полпути не собирались. Сами прикрутили спинки, сами уложили на место матрас. Доплати им денег – пожалуй, еще и застелили бы. Старший – широкоплечий бородач с разбойничьими черными глазами – попытался намекнуть, но куда там! Выцыганить у отца денег – все равно что пытаться отобрать у голодающего последний кусок хлеба: есть шанс остаться без пальцев.

– Слышьте там, аккуратно, тля! – потягивая «Клинское» из горлышка, покрикивал он на мужиков. – Кровать мою не поцарапайте!

Услыхав робкое «накинуть бы», отец просто предложил им отвезти кровать обратно. Мужики помялись немного, но перед таким неприкрытым жлобством спасовали. Старший даже плюнул с досады. Натурально плюнул, на пол. Получив оговоренные три зеленые бумажки, матюгаясь уже в голос и топоча ботинками, мужики удалились, а отец просто затер плевок тапкой. Почесывая щетинистый кадык татуированными пальцами, он спросил, кивнув на обновку:

– Ну что, малой, хорош подгон?

– Да вообще отлично, па, – улыбнулся Женька, с размаху плюхаясь на кровать.

Уже тогда ему показалось, что матрас как-то неправильно комковат. Еще новой кровати избегала Маркиза. Та самая Маркиза, которая, не боясь взбучки, спала даже на отцовской подушке. Но значения этому Женька не придал.

Тяжелый сон отпускал неохотно. Вторую ночь подряд снилась гора. Невероятных циклопических размеров, странно неправильная, нереальная, невозможная настолько, что ее существование не укладывалось даже в рамки сновидения. Одинокая на многие километры чистейшего горизонта. Ни холма, ни впадины, насколько хватает глаз. Только мохнатые клубящиеся тучи, похожие на жирных гусениц.

Женька лежал на самой вершине горы и, глядя вниз, ужасался ее размерам. Тонкая вершина расширялась книзу, расползалась, а подножие и вовсе терялось в молочном тумане. Если, конечно, оно было, то подножие.

Вокруг, разрезая облака тонкими лезвиями крыльев, парили огромные во́роны с железными клювами. Изредка то один, то другой пикировал вниз, отрывал от горы кусок и стремительно взмывал обратно. Женька наблюдал за их неспешной охотой, и вся неправильность этого места обретала наконец чудовищную ясность. Он лежал на горе человеческой плоти.

Мертвецы ползали друг по другу, перекатывались, погребали себя под другими телами, цеплялись за соседей. Сквозь матрас Женька спиной чувствовал их шевеление, кожей ощущал прикосновения рыхлой плоти. Их отделяла какая-то смутная преграда, вроде толстой прозрачной пленки. Но и ее уже натягивал добравшийся до вершины ссохшийся труп с ввалившимся животом и сгнившими ноздрями. Улыбаясь безгубым ртом, он тянулся к мальчику, щелкая редкими гнилыми зубами. Тянулся прямо к лицу. Все ближе и ближе, на разрыв натягивая ткань реальности.

Распухший язык шевельнулся в черной пещере рта, лизнул Женьку в щеку, и остатки утреннего сна раскололись от испуганного крика.

Под окном рос немолодой тополь, высотой почти до крыши их пятиэтажной панельки. Он робко постукивал длинной веткой в окно Женькиной спальни. Человека не выдержит, а для кошки – в самый раз. Маркиза ртутной каплей скользнула в распахнутое окно. Не прикасаясь к матрасу, запрыгнула хозяину на грудь и беспокойно лизнула его в щеку. От прикосновения горячего шершавого языка Женька проснулся. Зловещий сон разорвало на мелкие ватные клочья. Осталось что-то гадкое на душе, но глубоко-глубоко, так, что и не разберешь сразу. Тень, не более.