Альберт Санчес Пиньоль - В пьянящей тишине

Люди, чья жизнь проходит на море, обычно грубова­ты и столь же практичны. Из опыта нашего совместно­го проживания, а также из-за того простого обстоятель­ства, что мне довелось прочитать больше книг, чем ему, он решил, что рядом с ним оказался сбившийся с пути библиотекарь. Совершенно очевидно, единственная разница между нами заключалась в том, что в жизни мне встретился такой удивительный человек, как мой наставник. Однако Батис разделял распространенное мнение о том, что книги являются неким противоядием от искушений плоти, а потому был убежден, что наши желания не имеют ничего общего.

Вероятно, более всего его смущал тот факт, что я не оспаривал его прав на обладание Анерис. Если бы мне пришло в голову сделать это, нам бы пришлось начать настоящее пиратское сражение, и вот тогда его натура оказалась бы на привычной для него территории. Но я никогда бы не стал оспаривать у него право на вагину. Я хотел, чтобы он понял нечто большее и гораздо более важное: наши враги не были животными. Человек более сообразительный непременно бы осознал, что эта мысль опасна для его интересов, так как неизбежно сближала меня с Анерис. Но он этого не понимал. При­митивные мозги Батиса Каффа воспринимали очевид­ность происходящего, но вместо просветления это вы­зывало у него полный ступор сознания. Отвергая идею в целом, этот человек был не способен осмыслить ту ее часть, которая непосредственно затрагивала его жизнь. Вместо ответа он поворачивался спиной и делал вид, что проблемы не существует.

Дело было в том, что теперь Кафф находился в двой­ном кольце осады: снаружи маяка и внутри него. И не то чтобы Батис, Батис Кафф, был не способен понять про­исходящее. Просто у него не было ни желания, ни воз­можности взглянуть на нашу жизнь по-иному. Он по-своему приспособился к обитанию на острове. Кафф обладал примитивными моральными устоями и не был убийцей. Или не хотел им быть. На протяжении этих дней Батис чаще обычного повторял свою историю об итальянце, которого сочли содомитом, или наоборот. И это был не простой анекдот, а обрывок прошлого, о котором я ничего не знал, несчастный случай, непредумышленное убийство, его более или менее осознанные действия, которые превратили его в парию общества.

Возможно, именно так, скрываясь от правосудия, он по­пал на остров. Это меня не волновало. В конце концов, решать вопрос о том, был ли Батис хорошим или дур­ным человеком, я не собирался. На маяк попадали лишь те, кому приходилось от чего-нибудь скрываться, – мой собственный опыт подтверждал это. Оказавшись здесь, Кафф был вынужден найти в этом безумии какой-то смысл и предпочел взять за точку отсчета ночи, а не дни. Он представил противника зверем, увидев в нем только чудовище, не смог понять существовавшего конфликта и встал на путь варварства. Парадокс состоял в том, что его точка зрения сохранялась, несмотря на всю ее ущербность. Борьба за жизнь заставляла забыть обо всем. Ужасная опасность вынуждала нас подождать с об­суждением идей, которые казались Каффу абсурдными. Как только железная логика Батиса укрепилась, каждый новый штурм лишь делал ее несокрушимее. Страх, вну­шаемый омохитхами, был его надежным союзником. Чем ближе они подступали к маяку, тем больше возни­кало аргументов в его пользу. Чем яростнее оказывались атаки, тем меньше сил оставалось на рассуждения о про­тивниках.

Однако я не обязан был следовать за ним. В сущнос­ти, это являлось единственным проявлением свободы моей личности, которое было доступно мне там, на мая­ке. И если бы обстоятельства доказали, что наши про­тивники не были простыми хищниками, порядок жизни, установленный Батисом, взорвался бы с силой, значительно большей, чем та, которую скрывают все ар­сеналы Европы. Это стало ясно немного позднее. А в те дни я видел перед собой только Батиса Каффа, который был не в состоянии рассуждать здраво. Ну кому могло прийти в голову отказываться изменить свою точку зре­ния, когда от нашего взгляда на противника зависели наша жизнь и будущее?

Это был самый заурядный день, просто еще один день на маяке. Утро наполнило наши сердца пред­чувствиями. Темно– серые пузатые облака ползли по небу. Каждое из них словно не желало дотрагиваться до своих собратьев, и они образовывали на небе странную мозаику – небосклон от этого казался еще необъятнее. За облаками виднелся розоватый тюль рассветного неба, подсвеченный матовым солнцем. Невидимые руки унес­ли двуствольное ружье с пляжа. Я провел большую часть утра в размышлениях о том, что бы это могло означать. Но ни к какому выводу так и не пришел. Что это было: акт доброй воли или выражение враждебных намерений?

Мне показалось, что на протяжении следующих но­чей активность омохитхов снизилась. Мы их не видели, хотя ощущали их присутствие и слышали, как они шеп­тались между собой. Но когда мы зажигали прожекто­ры, они уходили от борьбы. Самым ярким доказательст­вом изменения в их поведении было то, что Батис за это время не выстрелил ни разу.

Существовала ли какая-нибудь связь между спадом их агрессивности и исчезнувшим ружьем? Был ли этот факт реальностью или лишь отражением желания, под­талкиваемого надеждой? Настроение мое упало: прове­ди я в этих размышлениях хоть тысячу лет, мне никогда не удастся прийти к окончательному выводу. У меня не было уверенности ни в чем.

Погруженный в свои мысли, я пошел прогуляться к источнику, покуривая сигарету. Там я встретил Батиса, который был занят своими бесполезными и смехотвор­ными делами. Он работал, чтобы не думать, как обычно, и это мешало ему понять, что подобные жалкие действия были нелепы. Выглядел Кафф ужасно. Казалось, он провел ночь, не раздеваясь. Я угостил его сигаретой, чтобы установить некое подобие нормальных человече­ских отношений. Однако настроение у меня было пар­шивое. Батис открыл рот, и мне захотелось заорать на него, обвиняя в полной абсурдности действий.

– Мне пришла в голову неплохая мысль, – сказал он тихо, осознавая, что его предложение невыполни­мо. – На корабле осталось еще много динамита. Если мы убьем еще тысячу чудовищ, с проблемой будет покон­чено.

Кафф занимал оборонительную позицию; по-своему, он шел мне на уступки. Но мне было не до вежливости. Я всегда проявлял по отношению к нему терпение, при­спосабливаясь к его ограниченности, и с пониманием относился к недостаткам; несмотря на отдельные выпады с моей стороны, я всегда пытался прийти к догово­ренности, которая бы устраивала обоих. Предложение Батиса было абсолютно прозрачно и столь же сме­хотворно. Какое идиотское упрямство! Мы были двумя утопающими, а он в качестве решения проблемы пред­лагал выпить всю воду из моря. Это бесило меня как ни­когда; он принадлежал к тем людям, которые способны улучшить добрые начинания, но ухудшают дурные. Продолжая, убивать омохитхов, он уничтожил бы по­следнюю надежду на диалог, если таковая еще сущест­вовала, и увековечил бы насилие. Несмотря на мизер­ные шансы найти общий язык с противником, она казалась куда более привлекательной, чем преступная и бесполезная борьба. Почему я должен был участвовать в войне, которую изобрел для себя Кафф? Я не собирался больше убивать омохитхов и поступал так ис­ключительно в порядке законной самозащиты.