Иван Филиппов - Тень

– Бля, толкать придется.

Мужчина в форме со злобой хлопнул дверью.

– Давай, помогай. Времени ноль, ща менты приедут.

Вдвоем они кое-как закатили машину в фургон, закрыли дверь и уехали. На пустынной улице остались лишь брошенная поливалка и Соня.

Где-то вдалеке завыли сирены.

Марина засмотрелась в окно. Первый раз за месяц выглянуло солнце, и видом из их кухни просто нельзя было не любоваться. Их скромный дом стоял на пригорке рядом с широкой рекой, впадающей в море, и из окна она видела ледяные просторы, укрытые снегом, которые так красиво окрашивало в розовый заходящее солнце.

Красота за окном так увлекла ее, что она порезалась об острый край консервной банки, которую взялась открывать. Кровь брызнула из пальца прямо в масляную сайру, и Марина тихонько выругалась. Едва слышно, чтобы дети не заметили. Они так чудесно играли. Точнее, играл маленький Степа: он представлял, будто перегоревший предохранитель, который папа вытащил из электрощитка, – это его ракета, и она отправляется в путешествие к Марсу. Танечка уютно устроилась на диване и, казалось, целиком ушла в «Волшебника Изумрудного города». Из-за большой книги торчали только ее ушки.

На секунду Марина почувствовала себя счастливой и залюбовалась своим внутренним состоянием, опять забыв про ужин. А забывать было нельзя – скоро вернется Витя… Марина вывалила сайру в кастрюлю с рисом и начала аккуратно перемешивать. Последние минуты перед Витиным приходом для нее всегда были временем максимального напряжения: какой он придет? Марина научилась определять степень опьянения мужа по его походке, по количеству попыток вставить ключ в замок, по тому, как он снимает куртку и какие первые слова произносит, войдя в дом.

Когда-то все было не так, когда-то жизнь Марины не была полна страхом. Витя был юным и подающим надежды художником, они жили в Ленинграде, куда Марина приехала учиться. Наверное, если бы она не уговорила его тогда переехать в Архангельск, жизнь их пошла бы иначе… Но нет. Марина одернула себя. Все было бы точно так же, только в других декорациях. Точно так же надежды, которые подавал Витя, разбились бы о его безнадежную посредственность. Его картины плохо продавались в Ленинграде, а в Архангельске ни он, ни уж тем более его художества оказались бы никому даже даром не нужны. Витя пошел на завод, и Марина на собственном опыте узнала, что нет ничего страшнее, чем художник, обнаруживший у себя отсутствие таланта. Образовавшуюся внутри себя пустоту Витя заполнял водкой. Сначала немного, а потом…

Марина услышала шаги. Неуверенной тяжелой походкой Витя брел от калитки к крыльцу. Устало вздохнула. Задержала дыхание, чтобы лучше услышать: первая попытка – Витя не попал даже в замочную скважину, просто ткнул ключом в дверь. Марина шепотом позвала Таню:

– Таня, бери Степу, и наверх.

Таня все сразу поняла, зажала книгу под мышкой и опустилась на колени рядом с братом. Степа не хотел идти, до старта ракеты оставалось время, а космодром из кубиков еще не был достроен. Таня шепнула что-то ласковое брату, и он обнял ее, разрешил поднять себя с пола и нежно прижался к старшей сестре. Дети убежали наверх, и Марина с удовлетворением услышала, как на щеколду закрылась дверь детской.

Витя одолел дверь с пятой попытки. Марина выдохнула и перекрестилась: главное, пережить вечер. Шатаясь, в кухню вошел Витя: большой, красномордый, дурно пахнущий рыбным заводом и с огромным синяком под глазом. Марина улыбнулась мужу:

– Мы тебя заждались, садись, сейчас будет готов ужин.

Не раздеваясь, Витя угрюмо посмотрел на стол и на рис с рыбой, перевел налитые кровью глаза на Марину.

– А че это ты лыбишься? Не видишь, беда у меня. Упал, глаз повредил. А ты улыбаешься?

Перепуганная Марина, уже осознавшая свою ошибку, бросилась к мужу.

– Дай я посмотрю, давай холодное приложим, и тебе легче станет. Давай я йодом помажу?

Вместо ответа Витя с размаху заехал Марине в челюсть. Она услышала, как хрустнул зуб. От страшного удара она свалилась под стол и больно ударилась об пол. Замерла.

– Будешь знать, как зубы свои скалить, сука.

Марина лежала на полу и думала: только бы пережить вечер, а завтра я уйду. Возьму детей и уйду.

Полицейский Ford Focus припарковался напротив арки пятиэтажного дома. Степа вылез с заднего сиденья, громко хлопнул дверью и моментально пожалел об этом. «Сейчас опять нудеть начнет», – думал Степа. Зажужжало, опускаясь, переднее стекло, и из окна высунулось хмурое лицо старшего лейтенанта Махмудова. Степа всегда подозревал, что Махмудов в полицию пошел именно потому, чтобы его наконец перестали останавливать на улицах. Встретив такое лицо, любой полицейский считал бы своим долгом сразу же волочь его в участок «до выяснения». На деле же Махмудов был полицейским вполне вменяемым, хотя и занудным.

– Корнеев, ну блять, ну сколько уже раз просил – не хлопай ты дверью так!

Степа буркнул в ответ что-то среднее между «да пошел ты нахуй» и «ладно, не буду» и махнул Махмудову рукой.

– Давай уже. Вечером увидимся.

Уж чего вовсе не хотелось Степе, так это выяснять отношения: только бы добраться до дома, переодеться, закончить последние дела и лечь. Просто лечь и лежать, ждать, пока пройдут выходные и начнется новая неделя, которая, возможно, будет хотя бы чуть-чуть лучше. Пройдя арку, Степа зашагал через двор к своему подъезду.

Осень еще по-настоящему не началась. Стояла та редкая погода, когда в Москве комфортно всем: и тем, кто бесконечно жалуется на страшную жару, и тем, кто вечно недоволен холодом. Солнце медленно садилось, и в сумерках город казался немножко волшебным. Даже его простой пятиэтажный дом выглядел как пряничный домик с венской открытки. Степа немного повеселел и прибавил шаг.

От выходных его отделяло последнее дело. То, что его начальник – полковник Моргунов – называл «возделыванием делянок». Заключалось оно в обходе разнообразных подотчетных заведений и сборе ежемесячной дани. Абонентской, так сказать, оплаты. По должности Степа уже перерос «делянки», но местный участковый был сотрудником одновременно и глупым, и жадным, и полковник передал это дело Степе. С одной стороны, он все-таки следователь, негоже ему такими делами заниматься, не по званию. С другой – Степа видел в приказе полковника знак определенного уважения. Степа Моргунова бесил. Ежедневно и бесконечно. Но сотрудником он был хорошим и, главное – в отличие от большинства своих коллег – не стеснялся спорить с начальством. Эту независимость, эту готовность к спору и ценил в нем Моргунов, уставший от бесконечного холуйства остальных подчиненных. Хотя это было лишь Степиным предположением. Вполне возможно, что делянки были просто наказанием за излишнюю Степину борзость. Как бы то ни было, Степа решил принять задание с достоинством и не жаловаться.