Жан Рэ - Мальпертюи

– Мандрикс – он ведь Айзенготт… нет, он не подлец.

Юноша положил свою исхудалую руку на мою:

– Я жду его… Мне кажется, он придет завтра…

Немного погодя он попросил принести книги: разглядывать старые волюмы из нашей библиотеки, великолепно иллюстрированные талантливыми братьями монахами, сделалось у него любимым занятием.

К вечеру этого весеннего дня погода резко изменилась, разыгралась буря, тяжелые тучи изрыгали дождь и град.

Двое послушников, вернувшись из деревни, донесли, что ближняя речка и соседние ручьи угрожают разливом, и я решил послать братьев для наблюдения за уровнем воды.

Сам я тоже отказался от ночного отдыха и укрылся в библиотеке: окна здесь как раз выходили на пруд, и мне сразу удалось бы заметить прибывание воды, случись это бедствие и в самом деле.

Библиотека представляла собой длинную залу, по стенам сплошь уставленную книгами, – в сем мирном уголке весьма приятно проводить время при ярком свете дня; скудное же освещение с наступлением темноты превращало библиотеку в довольно мрачное помещение.

Начиная свое бдение, я с трудом противился сну: умиротворяющие слова вполголоса произносимой молитвы, словно свинцом, отягощали веки; дабы продлить часы бодрствования, обратился к одной из любимых книг своих – «Пальма небесная, или Беседы души с Господом нашим Иисусом Христом» была превосходно издана; в этой книге я особенно чтил удивительную всеобщую молитву.

– «Господь Бог мой, даруй мне осторожность в делах, отвагу в опасностях, терпение в испытаниях, смирение в удачах. Да не премину быть усердным в молениях, твердым в исполнении долга и уверенным в замыслах моих. Вразуми меня, Господи…» – с радостью возносил я молитву, трижды повторив: – «Вразуми меня, Господи!»

Призыв этот, казалось мне, весьма соответствовал моменту; и вдруг словно эхо откликнулось на мой голос.

Кто–то повторил:

– Вразуми меня…

Но подменил имя Всевышнего, призываемое мной, чуждым именем. Голос в тишине молил:

– Вразуми меня, Мойра!

Испуганный и возмущенный, я обернулся: не раз уже приходилось, к искреннему прискорбию моему, искоренять еретические наклонности даже у весьма благочестивых людей.

Поначалу мне показалось, что кто–то из братьев в прилежных познаниях прокрался в библиотеку вслед за мной с тем же намерением – прогнать сон и бодрствовать ввиду надвигавшейся опасности.

– Кто здесь? – вопросил я, ибо ничего не видел в темноте, сгустившейся вокруг моей лампы. – И что вы сказали?

Голос повторил бесконечно печально, так что сердце мое сжалось:

– Мойра, вразуми меня!

– Что сие означает?… – вскричал я, уже всерьез встревоженный.

Я отодвинулся назад вместе с моим стулом, направив свет лампы на ближние полки, заставленные псалтирями.

Возле полок с книгами виднелся высокий недвижный силуэт.

Луч света сначала озарил сложенные руки – крупные, прекрасной формы, и длинную серебристую бороду. Затем осветилось благородное и печальное лицо.

– Кто вы? Вы не здешний… Как вы проникли сюда, с какой целью? – на одном дыхании проговорил я.

– Я ждал; что ж до моего имени, можете звать меня Айзенготт.

– Боже мой! – только и произнес я в растерянности.

И осенил себя крестным знамением. Ночной гость вздрогнул.

– Ничего, – сказал он тихо, – ваше знамение не страшно мне, я людям не желаю зла.

– Да будет так, – несколько успокоенный, я неожиданно испытал к незнакомцу доверие, – помолимся вместе!

Он вновь содрогнулся, но тихим шагом подошел ближе, и я смог разглядеть его лучше.

Навечно останется загадкой, почему при этом все мое существо захлестнула волна безмерной скорби.

– Несчастный, – воскликнул я, – неужели вам отказано в божественном утешении молитвой, доверьтесь мне: кто вы? Могу ли я вам помочь?

Он пристально смотрел на меня, и глаза его мерцали, подобно звездам.

– Да избавит вас Тот, Кого вы призываете, от этого знания, ибо вы навсегда лишитесь покоя!

В этот миг яростный шквал обрушился на монастырские стены: неистово скрежетали обезумевшие флюгеры, ставни сорвались с крючков, злобно били в окна, ревели дождевые потоки. В ту же секунду небо озарила гигантская вспышка молнии; за окнами бушевала сплошная водная стихия – торжествовали взбунтовавшиеся первоэлементы.

Незнакомец воздел к небу мощные длани в грозном жесте приказания или заклятия.

– Вот она, буря… – возгласил он. – На ее чудовищных крыльях мчатся силы несказанного ужаса. Они близятся, еще мгновение, и они будут здесь! Служитель Галиенянина и его торжествующего креста, моли своего господина о помощи!

Красивая, крупной лепки рука опустилась мне на плечо, и я почувствовал, сколь тяжка эта длань, будто отлитая из металла.

И ослепительнее, чем бороздящие небо молнии, вспыхнуло откровение.

– Айзенготт! Это он – Зевс! Бог богов!

Я ждал проявления мощи, быть может, устрашающего возврата былого величия и всемогущества.

Но взгляд его выражал лишь безмерную печаль: сердце мое едва не разорвалось, и слезы невольно выступили на глазах.

– Поспешим, – мягко, но твердо сказал он. – Необходимо помочь Жан–Жаку Грандсиру.

В этом голосе звучала не просьба, в нем рокотало приказание – я не противился, хотя тревога и нежелание подчиняться усилились. Я молча последовал за ним по коридорам, где метались разбуженные монахи, бормоча спасительные молитвы или испуганные причитания.

Здание монастыря содрогалось в самом своем основании, в потоках огня небесного вкупе с грозными громовыми раскатами слились твердь небесная и твердь земная; сорвало одно окно, и в зияющую брешь хлынула черная волна.

Дважды неистовые порывы ветра валили меня с ног, пока мы добрались до комнаты больного.

Юноша приподнялся на своем ложе, взгляд его, исполненный ужаса, был устремлен в бушующее небо.

Айзенготт бросился к нему:

– Не смотрите! Опустите глаза! Жан–Жак, казалось, не слышал. Айзенготт схватил с кровати покрывало и набросил больному на голову.

– Сделайте же что–нибудь, нельзя смотреть… пусть он не видит!… – взмолился старец.

В коридоре слышались паническая беготня и голос перепуганного брата Морена:

– Дьяволы! Дьяволы!

Железная длань Айзенготта снова тяжело легла на мое плечо.

– По моему приказу опустите глаза, не смотрите на небо, иначе лишитесь зрения. Пока же смотрите, и, возможно, вам будет дано понять.

Его речь была столь мощной и величавой, что я, отринув робкое нежелание повиноваться, обратил взор в небо, куда указывала повелевающая десница Айзенготта.

А там вели битву молнии, и в поднебесье пламенел свет ярче дневного, подобный раскаленному зареву жаровни.

– Смотрите! – повелел Айзенготт. И я увидел.