Екатерина Кузнецова - Темная волна. Лучшее 2

Кощеев гнал, превышая все мыслимые и немыслимые правила. На хер эту поликлинику. На хер этого венеролога. Навигатор прокладывал маршрут к центру дерматологии.

– Ни хрена себе сифилис, – бормотал он, поглядывая на заднее сиденье в зеркало. – Ты где это подхватила, а?

Лизавета подняла на него глаза, напряглась, силясь ответить, захрипела и резко умолкла, едва начав говорить.

– Э! Э, ты чего! Сдохнуть тут не вздумай! – Степан Семёныч обернулся назад.

Проститутка не дышала. Взгляд ее, пустой и остекленевший, был устремлен куда-то сквозь него. Изо рта стекала на кожу сиденья струйка бурой слюны.

– Блядь! – заорал Кощеев и забил ладонью по рулю, оставляя после ударов липкие влажные следы. – Аааа! Сука!

В кармане завибрировал телефон. Он вытянул его и, не глядя, поднял трубку. Рявкнул: «Алло!» – и услышал голос жены.

– Где тебя носит, Степан? – ледяным тоном спросила Зинаида.

– А твое какое дело?

– А ты на меня не ори, – источала яд жена. – Не в твоем положении орать.

– Зина, ёб твою мать! Говори, что надо! – он резко крутанул руль, выходя на встречку, чтобы обогнать еле плетущуюся маршрутку.

И в тот же миг, прежде чем жена впрыснула очередную порцию яда и желчи, Степан Семёныч услышал голос с заднего сиденья. Громкий, ясный и смешливый, он принадлежал Лизавете. Не той, что он обнаружил сегодня утром. А живой, здоровой Лизавете, которую он трахал две недели назад. Голос сказал:

– Аккуратнее рули, мудак, убьемся же.

– Алло, Степан? Это что за дела? – зашипела в трубку жена. – Ты там с бабами опять? Со шлюхами своими? Мало тебе, паскуда? Ну ничего, так даже лучше.

– Что лучше? – недоуменно спросил Кощеев, силясь одновременно обойти очередной грузовик и заглянуть в зеркало. Она же умерла. Она не могла говорить.

– Не «что», а «чем», – самодовольно проворковала Зинаида. – Я от тебя ухожу. И готовься, Стёпочка, к проблемам. Налоговой будет очень интересно узнать о твоих реальных доходах, а наркоконтролю – о твоих коллегах-азерах. Чао!

– Стой, сука! – взревел Степан Семёныч. – Не смей, поняла? Не смей!

– Поздно! – жена гадко засмеялась. – Надо было думать, когда отросток свой совал, куда не следует. Пока-пока!

В трубке запикали короткие гудки. Кощеев взвыл от ярости, чувствуя, как приливает кровь к лицу, как от натуги лопаются язвы по всему телу, как злоба и отчаяние царапают лысый затылок колючей щеткой. Голос сзади сказал:

– Аккуратнее, Степан! За дорогой следи!

Степан Семёныч повернул перекошенное гневом лицо к трупу и взревел:

– Ты что вообще, блядь, такое?

Глаза Лизаветы были так же мертвы, однако губы ее зашевелились. До Степана Семёныча донеслось только:

– Я – то, что… – а после последовал страшный удар.

Руль рванулся навстречу. Выстрелила подушка безопасности, вышибая воздух из груди. Мир закружился. Голова Кощеева впечаталась в стекло двери. Он услышал тихий треск, и свет перед глазами погас.

Сознание возвращалось болезненно, урывками. Сквозь полуприкрытые веки он видел, как рядом с ним на торпеде растеклась груда воспаленной плоти, затянутой в тонкую полопавшуюся местами кожу. Плоть шевелилась, ходила буграми, и в одном из разрывов показался тонкий змеящийся отросток. Свитый из мяса и синеватых жил, облепленный лоскутами красной пленки, он поднялся вверх, покачался, изгибаясь из стороны в сторону, и протянулся к Степану Семёнычу. Кощеев протестующе замычал, попытался сопротивляться, но голос Лизаветы, донесшийся со спины, сковал его:

– Не бойся и не дергайся. Больно не будет. У тебя переломаны ребра, и пробита голова. Будешь сопротивляться – умрем оба, не доехав до больницы.

Отросток скользнул к безвольно раскрытому рту. Степан Семёныч зажмурил глаза. Он почувствовал, как этот жгут из плоти скользнул по его языку, проник в горло и устремился вниз по пищеводу, холодными кольцами укладываясь на дне желудка. Мозг на секунду взорвался жгучей болью, будто его обхватили раскаленной проволочной сеткой, но боль моментально утихла. Язвы запульсировали, начали распухать и шириться, заполняя последние здоровые участки кожи. Кощеев чувствовал, как тонкая пленка на их поверхности грубеет, стягивается коростой, а под ними наливается кровью новая, быстро прирастающая плоть. С противным хрустом вставали на место переломанные кости, а сами места переломов покрывались шишковатыми хрящами. Как только из тела Лизаветы выскользнул хвост твари и скрылся внутри желудка, тело словно налилось силой. Сознание прояснилось. Степан Семёныч продолжал жить.

Из машины выбрался через лобовое стекло. Легковушка, в которую он влетел, дымилась грудой искореженного металла неподалеку. Из распахнутой водительской двери свисала неестественно изломанная рука. Пятна крови, масла и бензина на асфальте. Надсадные сигналы машин. Суетливые люди, бегающие от одного автомобиля к другому. И приближающиеся сирены скорой помощи и полиции.

Голос раздался в голове. Его собственный голос, едкий и бодрый:

– Слышишь, люстры поврубали. Ты – виновник аварии с тремя летальным исходами. Двое в легковушке и шлюха в твоей тачке. Можно, конечно, и в тюрьму, но я советую побегать.

И Степан Семёныч побежал прочь, расталкивая очевидцев. Ему кричали вслед. Сирены выли за самой спиной. Но шанкры, покрывшие его тело целиком, сросшиеся в новую плоть поверх старой, затвердевшие и полные циркулирующей крови, работали, как и мышцы, с каждым шагом ускоряя его бег.

Он пересек несколько дворов, промчался сквозь палисадник, распугав игравших там детей, выскочил на шоссе и преодолел его в три прыжка, по косогору спустился к речушке и по берегу, пригибаясь так, чтобы не было видно с дороги, добежал до высокого моста, нависшего над протокой. В сырой тени он присел отдохнуть. Невдалеке тихо перешептывающиеся бомжи жгли костер. Голос, молчавший до этого, заговорил вновь:

– Ты, короче, на работу сейчас ломиться не вздумай. Там по-любому обыск уже идет. В лебедя скрутят – и в КПЗ. Двигай домой пока. Менты не успеют твою тачку так быстро пробить, есть время собрать сумку и сдриснуть.

Степан Семёныч задумался о своих перспективах и чуть не зарыдал в голос.

– Не ссы, Стёпа, прорвемся, – прозвучало в голове.

– Кто ты такой? – спросил Кощеев.

– Я – инопланетный космический червь с Альфа Центавры, – ответил голос. – У меня тарелка в лесополосе под Мытищами лежит.

– Что? Серьезно? – Степан Семёныч почувствовал, как подступает истерика.

– А какая разница? – удивился червь. – Давай лучше дергать отсюда, пока время есть.

У костерка поднялась с корточек темная фигура. Донеслись шаркающие шаги – человек приближался.

– Мужик, есть закурить? – вместе с сиплым голосом до Кощеева донеслась вонь мочи и немытого тела.