Денис Пылев - Мастер времени. Офелия

Подушка полетела в оскаленную морду ожившей легенды и, перевернувшись через кровать, подальше от разъяренной Дафнии, Офелия схватила бебут. Подушка буквально взорвалась облаком перьев, из которого ринулась ламия. Блеск стали немного охладил воинственный порыв. Но женщина-змея, свернув хвост кольцами, нависла над сжавшейся в углу жертвой. Дотянуться до револьвера теперь не было возможности, и Офелия сделала то единственное, чего от неё не ожидала ламия. Перехватив почти полуметровый клинок, отчаявшаяся женщина неожиданно бросилась вперёд, нанося размашистые секущие удары. И последний удар, в который были вложены оставшиеся силы, вошёл точно в сердце хозяйки постоялого двора. Изумление, вызванное отчаянным мужеством жертвы, сменилось гневом, а затем болью и осознанием скорой смерти. Крик безумного отчаяния сотряс стены комнаты. Ему ответили голоса из-за двери, сдерживающей двух разъярённых дочерей последние секунды. Глаза Дафнии закатились, хвост дернулся несколько раз и замер, а Офелия уже упала на кровать, хватаясь за свой испытанный «ремингтон». И когда в рухнувших дверях возникли силуэты двух ламий, открыла беспорядочный огонь. Но только благодаря короткой дистанции почти все пули попали в цель, отбрасывая в коридор уже бездыханные тела древних чудовищ…

С рассветом Офелия, собрав вещи, вышла из дверей «гостеприимного дома», в котором вынуждена была дожидаться утра, так как идти ночью через перевал смог бы только сумасшедший. Бросив на пол кувшин с оливковым маслом, она чиркнула спичкой и выскочила из двери постоялого двора, отдавая огню тела трёх ламий и молодого валаха.

– В Грецию больше ни ногой! – произнесла она, поворачиваясь в сторону восходящего солнца…

Она открыла глаза, вновь выскользнув из мира воспоминаний в реальный мир. За окном всё так же шёл дождь, но глинтвейн в кружке окончательно остыл и, вздохнув, Офелия отставила кружку, вглядываясь в проносящийся мимо её окна безумный, безумный мир.

Офелия смотрела в окно летевшего паротяга, с грустью отмечая быстро сменявшиеся пейзажи. Это было сродни смене времён года. Когда белый покров снега истончала капель, её иссушала жара. А жару, в свою очередь, охлаждали дожди. И так до бесконечности. Из года в год.

Ощущение себя деталью неисправного механизма у неё со временем прошло. Она рассуждала так: если люди – часть высшего замысла, то за сменой пейзажей следует конечная остановка, на которой (рано или поздно) выходят все. Но часть механизма вышла из строя и отправилась в самостоятельное плавание. Для чего?!

Что за место уготовано ей в плане Великого Механика? И есть ли этот план для Офелии, всё едущей от остановки к остановке четвёртую сотню лет. Из размышлений её вырвал свист механического чайника. Без обиняков заявлявший, что настало время пятичасового чая. Глупая привычка, приобретённая ею за долгую жизнь в Лондиниуме. Проводник, с густой гривой рыжих, словно огонь, волос, нажал кнопку на приборной доске и чайник затих. Словно пленник, свыкшийся со своей участью. Чайный сервиз с эмблемой паротяжной компании ожидал своего выхода.

– Чёрный, красный, зелёный? – учтиво спросил Скотт с характерным для его родины выговором.

– Зеленый, – немного подумав, выбрала Офелия, снимая очки для чтения и закладывая так и не прочитанную страницу.

Рыжий проводник шагнул к ней и коленный сустав его правой ноги, издав лёгкий свист, выпустил струйку пара. Механико-паровой протез делал походку Скотта неловкой.

– Алжир? – спросила Офелия, глядя на проводника сквозь облачко пара, поднимавшегося над чашкой чая.

– Севастополь! – отчеканил рыжий, одним словом возводя стену отчуждения.

«А-а, – про себя подумала Офелия, – страна диких московитов, которые дали Империи ощутимого пинка. У стен никому не известного ранее города перемолов – лучшие полки бриттских снобов». А поспешно заключенный мир и щедро оплаченная пропаганда сделали победу еще более значимой. Хотя ходили разговоры, что волк теряет зубы и пора провести обширную военную реформу. Поставить на службу империи все последние достижения военной науки.

Молодому Скотту еще повезло, что медицина не отставала по уровню от военного потенциала и ему спасли ногу. Ну и что, если в теле теперь будет некоторая доля механики. Зато жив и пригоден к работе, а не пополнил ряды попрошаек у церкви, несущих как ордена свои увечья. Но, конечно, потомок воинственных горцев военным стал больше не нужен. Видимо, юноша был отправлен на почётную, но не очень обеспеченную пенсию.

Офелии хотелось подбодрить рыжеволосого проводника. Но, увидев сжатые в тонкую линию губы и отсутствующий взгляд, она отступилась. Слишком часто ей встречались люди, которых переварила и изрыгнула война. С виду многие из них оставались прежними. Но это только на первый взгляд. Те раны, что несли они в душе, были намного страшнее видимых остальным шрамов. И далеко не все могли позволить себе курорты Франкии, кушетку у психотерапевта или даже обычную сиделку. Отделавшись чаще всего красивой медалью, империя забывала о них. Королевская власть желала видеть молодцов, которые пройдут сквозь огонь преисподней, высоко неся её знамя и распевая гимн. Но утратившим часть себя в этом бесконечном походе дома были не очень рады. Поэтому ветераны бесчисленных колониальных войн редко попадались на улицах столицы. Им назначали пенсию и оплачивали проезд в любой уголок империи на выбор. Главное – подальше от метрополии.

– Я еще нужен Вам, леди?

– Нет, можете идти, – Офелия улыбкой попыталась сгладить свою оплошность, но это мало чем помогло. Скотт вышел из купе со спиной еще более прямой, чем когда входил.

– Бедный мальчик, – прошептала она, стоило дверям закрыться. – Столько боли в столь юном теле…

Держа чашку двумя руками, она вновь смотрела в окно, переживая свои собственные душевные раны:

Огонь безумных слов того, кому она отдала своё сердце, сжёг её в первый раз. Отринув её своим разыгранным безумием, Гамлет не мог сделать еще больней. Смерть отца сожгла её во второй раз. Сколь хрупким был тогда её разум. И сколь тонки были стены мира, в котором она жила. Они рухнули, не выдержав первой же в её жизни бури, сгорев в пламени отчаяния. И из этих обломков возродился феникс безумия, отравивший её сознание ядом горечи и печали: «Вот розмарин – для памяти!»

Сколь многое укрылось за шторами безумия – не люди вокруг, но звери алчные! И нет им числа. Беги, Офелия! Беги! Нет сил противостоять им. Лишь букеты цветов раздвигают стены тьмы. Так мало тех, кто мог её любить. И нет совсем никого, кто мог бы её спасти!

Тот бег был остановлен лишь водой. Вот избавленье! Тёмная вода, ласкаемая тонкими ветвями ивы, манит. Она обещает не прохладу в жаркий день, нет. Она обещает куда более значимое – забвение и очищение. Только для неё. Стать tabula rasa.