Клайв Баркер - Восставший из ада. Ночной народ

Это была кровать, кровать для новобрачных. Хотя Кирсти изо всех сил старалась не думать о том, как Рори обнимает Джулию, но все-таки не смогла. И пока она смотрела на воду, как та медленно закипает, парит и наконец бурлит, одни и те же картины чужого наслаждения возвращались к ней вновь и вновь.

Когда вся троица уехала за четвертой и последней партией, Джулия окончательно вышла из себя. Распаковка обернулась катастрофой, так она сказала; все было разложено по коробкам совершенно не в том порядке. Ей приходилось раскапывать бесполезное барахло, чтобы добыть предметы первой необходимости.

Кирсти не встревала, не выходила из кухни и молча мыла грязные чашки.

Ругаясь все громче, Джулия оставила царящий вокруг хаос и вышла покурить на крыльцо. Она прислонилась к открытой двери и вдохнула позолоченный пыльцой воздух. Хотя было только двадцать первое августа, все вокруг уже пропитывал легкий аромат дыма, предвещающий осень.

Джулия не заметила, как пролетел день; пока она стояла, начал бить колокол к вечерне: звон вздымался и опадал ленивыми волнами. Обнадеживал. От него Джулия задумалась о детстве, хотя – и это она помнила – не о каком-то особенном дне или месте. Просто о молодости, о тайне.

Прошло уже четыре года с тех пор, как она последний раз переступила порог церкви; четыре года с момента, как обручилась с Рори. Мысль о том дне – а скорее, об обещании, который он так и не выполнил – испортила момент. Джулия ушла с крыльца, отвернулась от колокольного звона, уже разошедшегося вовсю, и вернулась обратно. После того как солнце коснулось ее поднятого вверх лица, дом казался мрачным и темным. Неожиданно Джулия почувствовала себя настолько усталой, что чуть не разрыдалась.

Им придется собрать кровать, прежде чем лечь спать, а еще решить, какая комната станет главной спальней. Она решила заняться этим прямо сейчас, к тому же так не придется возвращаться в гостиную, к вечно скорбной Кирсти.

Колокол все еще звенел, когда Джулия открыла дверь в гостиную на втором этаже. Это была самая большая из трех верхних комнат – естественный выбор – но солнце сегодня так сюда и не добралось (впрочем, не только сегодня, но и в любой другой день лета), так как окно плотно закрывали жалюзи. Здесь было куда холоднее, чем в остальном доме; воздух – затхлый. Джулия пересекла испятнанные половицы, решив открыть окно.

У подоконника выяснилось нечто странное. Жалюзи были плотно прибиты к раме, полностью блокируя малейшее вторжение жизни с освещенной солнцем улицы снаружи. Она попыталась оторвать их, но не смогла. Кто бы этим ни занимался, свою работу он сделал на совесть.

Неважно; когда Рори вернется, она отправит его сюда с гвоздодером. Джулия отвернулась от окна, и тут неожиданно, помимо воли поняла, что колокол все еще призывает прихожан. Они что, сегодня не идут? Неужто на крючке недостаточно наживки с обещаниями рая? Мысль была еле живой; умерла за секунды. Но звон все не умолкал, эхо от него раскатывалось по комнате. Ноги Джулии и так болели от усталости, а с каждым ударом слабели все больше. Голова невыносимо пульсировала.

Эта комната отвратительна, так решила Джулия; затхлая, с липкими и влажными на ощупь стенами. Несмотря на размер, Джулия не позволит Рори устроить тут хозяйскую спальню. Пусть эта рухлядь гниет.

Джулия уже направилась к выходу, но когда до свободы было рукой подать, в углах комнаты что-то треснуло, и дверь с шумом захлопнулась. Нервы у Джулии задребезжали. Она почувствовала, что сейчас расплачется.

Но вместе этого просто сказала «Пошел ты к черту» и схватилась за ручку. Та легко повернулась (а как иначе? Но Джулия все равно почувствовала облегчение), и дверь распахнулась. Из гостиной внизу – всплеск тепла и охряной цвет.

Джулия закрыла дверь за собой и с каким-то странным удовлетворением, причину которого не могла или не хотела понять, повернула ключ в замке.

И как только сделала это, колокол замолк.

– Но это же самая большая комната…

– Мне она не нравится, Рори. Там сыро. Мы можем воспользоваться дальней.

– Если протащим через дверь эту чертову кровать.

– Конечно, протащим. Я уверена.

– По мне так это пустая трата пространства, – начал протестовать он, прекрасно зная, что все уже решено.

– Мамочка лучше знает, – ответила она и улыбнулась ему одними глазами, чей блеск был далек от материнского.

Времена года желают друг друга, как женщины и мужчины, для того чтобы излечиться от собственных крайностей.

Весна, если она затягивается хотя бы на неделю дольше положенного срока, начинает алкать лета, чтобы положить конец постоянным обещаниям. Лето же, в свою очередь, жаждет чего-то, что могло бы унять его зной, а самая мягкая осень в конце концов устает от нежности и вожделеет быстрого и жесткого мороза, на корню убивающего ее плодовитость.

Даже зима – самая упрямая, самая неумолимая – мечтает, по мере того как все ближе надвигается февраль, о пламени, что вскоре растопит ее. Со временем все устают и принимаются искать противоположность, дабы спастись от самих себя.

И потому август сменился сентябрем, и никто на это не жаловался.

От работы дом на Лодовико-стрит начал выглядеть гостеприимнее. Несколько соседей даже зашли с визитом, и, оценив новую пару, откровенно признались в том, как они счастливы, что номер пятьдесят пять снова занят. Один из них даже вскользь упомянул о Фрэнке, заметив, что какой-то странный парень жил здесь несколько недель прошлым летом. Последовала секунда замешательства, когда Рори сообщил, что таинственный житель был его родным братом, но вскоре все забылось, ибо сила очарования Джулии не знала границ.

Во время их брака Рори редко говорил о Фрэнке, хотя между ними было всего восемнадцать месяцев разницы, а детьми они казались и вовсе неразлучны. Об этом Джулия узнала случайно, во время пьяных воспоминаний – за месяц или два до свадьбы – когда Рори вдруг разговорился о брате. Монолог получился довольно меланхоличным. Пути Коттонов серьезно разошлись уже в подростковом возрасте, и Рори до сих пор об этом жалел. А еще больше жалел о той боли, которую безумная жизнь Фрэнка принесла родителям. Казалось, когда брат в кои-то веки появлялся из какого-нибудь уголка на земном шаре, который в тот момент опустошал, он приносил с собой лишь несчастье. Его рассказы о приключениях в мелководье преступного мира, постоянные упоминания шлюх и мелких краж – все это приводило родителей в ужас. Но было и нечто похуже, по крайней мере, так говорил Рори. В минуты откровенности Фрэнк говорил о жизни, прожитой в бреду, о желании опыта, не подвластного моральным императивам.