Татьяна Корсакова - Шепот Гремучей лощины

Серебро холодило кожу, гасило жар, который с каждым днем становился все сильнее, все невыносимее. Серебряный ошейник темного зверя, потерянного зверя, которого никому не дано найти.

Теперь у Габи было сразу два ошейник. Один сжимал шею обманчиво ласковой бархатной удавкой, а второй вот этот – серебряный. Второй ей нравился больше. Он нравился ей настолько сильно, что она не выпускала его из рук.

– Что мне делать? – спрашивала она, словно четки перебирая холодные звенья. Спрашивала у себя. Спрашивала у нянюшки, которая после возвращения была с ней неотлучно. Спрашивала у темного давно потерянного зверя. Зверя, которого нет. – Что мне делать?!

Иногда ее слабый голос срывался на визг, и тогда нянюшка успокаивающе гладила ее сначала по голове, а потом по огромному животу.

– Все хорошо, Габи. Придет время – вспомнишь.

Как она могла вспомнить то, чего даже не забывала? Наверное, нянюшка сходила с ума вслед за ней.

– Это у тебя в крови, миленькая. В твоих жилах.

В ее жилах плескалось черное голодное зло, истощало, иссушало, заставляло смотреть на мужа и на нянюшку с ненавистью и вожделением. Да, человек в Габи пока побеждал, пока она старалась довольствоваться малым, старалась не причинять боль Дмитрию, вонзая зубы в его сплошь покрытое шрамами запястье. Но она знала, что очень скоро наступит момент, когда зло внутри нее потребует большего, и она не сможет этому противиться. Потому и приняла то нелегкое для себя решение, запретила Дмитрию даже спускаться в подземелье. Он злился, уговаривал, уверял, что ему совсем не больно и крови в нем еще предостаточно. Он говорил, а Габи слушала и примерялась, как бы броситься, как бы впиться уже не в запястье, а в шею…

– Слушай ее, Дмитрий! – Последнее слово всегда было за нянюшкой. Нянюшку слушали они оба. Пока еще слушали.

– Я не могу. – Муж протянул к Габи руки, а она отшатнулась с такой силой, что бархатный ошейник больно впился в кожу. – Как я оставлю ее такую?

– Я останусь с ней. – Нянюшка приближаться не стала, понимала, что чувствует в этот момент Габи, понимала, как та мучается. – Ждать осталось недолго. – Она глянула сначала на лицо Габи, а потом на ее живот. – Неделя. Две, от силы. Скоро все закончится, дети. Верьте мне.

И Дмитрий поверил. Попятился к выходу, не сводя с Габи полного мольбы взгляда.

– Все будет хорошо, любимый. – У нее даже получилось улыбнутся, вот только Дмитрий не улыбнулся в ответ. Разучился? Немудрено при такой-то жене.

Дмитрий ушел и, как и обещал, больше не спускался в ее темницу. А нянюшка, как и обещала, осталась. С нянюшкой было проще, ее не хотелось убить, кровь ее густо пахла полынью и была такой же горькой.

– Терпи, миленькая. Скоро все закончится.

Нянюшка отпаивала ее отварами, такими же горькими, такими же ненавистными. От отваров клонило в сон, и это было хорошо, потому что во снах Габи встречалась со своей маленькой девочкой. Иногда во снах приходил дед, становился напротив, смотрел с укором, молчал. Габи тоже молчала, боялась заговорить, боялась задать вопрос и услышать ответ на него.

На невысказанный вопрос ответила нянюшка. Она сидела у противоположной стены на неудобном стуле с высокой спинкой и вязала что-то маленькое, то ли носочек, то ли рукавичку. Нянюшка все время была занята делом и, кажется, вообще не спала.

– Его больше нет, Габи. – Тихо щелкали спицы, вилась пряжа, нянюшка говорила, не поднимая головы. – Ты понимаешь?

Она понимала. Может быть потому, что сама уже знала, что деда больше нет. Она даже знала, от чьей руки он принял смерть.

– Я пробовала по-хорошему. – Нянюшка поправила носком туфли клубок. – Я и пришла к нему с миром, пыталась убедить, уговорить. Надеялась.

– Не вышло. – Габи потянулась к клубку, вонзила в него ногти.

– Не вышло. Ему было плевать, кто станет золотым листиком на фамильном древе Бартане. Плевать – ты или твоя дочь. «Приведи ко мне любую из них, моя верная Гарпия, – сказал он мне, а потом добавил: – Или отведи меня к ним, чтобы я сам смог выбрать, и тогда я тебя прощу.» Вот так… Он хотел выбрать сам. Как ягненка для жертвоприношения на деревенской ярмарке.

– Я не больно-то похожа на ягненка. – Габи прислушалась к тому, что творилось в душе. Прислушалась и ничего не почувствовала: ни жалости, ни боли. – Моего дорогого дедушку ждало бы великое разочарование. А дочку я бы ему не отдала никогда! Ногти прошли сквозь клубок и впились в ладонь, вспарывая кожу.

– Я ему так и сказала, миленькая. Я сказала, что ты сделала свой выбор, и его долг – помочь тебе. Не осуждать, а защитить, как и подобает любящему деду.

– А он? – Габи выпустила клубок, и тот, замаранный ее черной кровью, словно живой, покатился обратно к нянюшке.

– А он рассмеялся. – Нянюшка припечатала клубок туфлей с такой силой, что тот превратился в бесформенную нитяную лепешку. – Он сказал, что женщины рода Бартане – это сосуды с силой. И не сосуду решать, как распорядиться этой силой. Для того имеется крепкая мужская рука. Он сказал, что к нему наведывался Алекс фон Клейст…

В глазах потемнело, а из горла Габи вырвался яростный крик.

– Сказал, что не одобряет то, что случилось. – Нянюшка говорила тихо, монотонно. Спицы ее замерли. – Не одобряет, но считает союз двух древних родов приемлемым и… любопытным. Он всегда был склонен к экспериментам, мой хозяин. Мой мертвый хозяин.

По каменному полу кралась крыса. Откуда они брались, Габи не знала, но крысы приходили каждую ночь. Сначала она пугалась, а теперь следила за ними с холодным равнодушием. Ночным тварям нечем было поживиться в ее добровольном узилище, а саму Габи крысы обходили стороной.

– Он мучился? – спросила Габи. Нет, ей не хотелось, чтобы дед мучился. Даже после того, как она узнала о его предательстве.

– Нет. – Нянюшка покачала головой. – Я служила ему верой и правдой почти всю свою жизнь, я выбрала для него ласковую смерть.

– Яд?

– Да. Царапина отравленной иглой. Едва ощутимая, едва заметная. Но умирал он долго, Габи. Я хотела, чтобы он понял, за что наказан, чтобы раскаялся.

– Раскаялся?

– Нет. – Стремительным движением нянюшка воткнула спицу в тощий крысиный бок. – Он не раскаялся, Габриэла, и поэтому я снимаю с себя вину за его смерть. Я сделала это ради тебя и твоей дочки, а не ради забавного эксперимента. Я сейчас вернусь! – Вместе с насаженной на спицу крысой она вышла из темницы. Тяжело хлопнула дверь, щелкнул замок. Габриэла подобрала с пола клубок, но тут же выпустила из рук. Беременным женщинам нельзя брать в руки нитки. Давным-давно подслушанный и забытый разговор нянюшки с женой садовника всплыл в памяти ярким воспоминанием. Ребеночек может запутаться в пуповине и умереть.