Брэм Стокер - Навеки ваш, Дракула...

После ужина Мэкам решил еще раз навестить зыбучие пески. Он не признавался даже самому себе в том, что боится идти туда. В девять часов он надел свой шотландский костюм, спустился на берег и, направившись ко впадине, уселся над нею, на вершине все той же невысокой скалы. Полная луна уже выкатилась в небо, и ее яркий свет залил бухту, хлопья пены у кромки берегов, темную полоску мыса и расставленные на просушку сети. Все смотрелось как-то особенно отчетливо. В желтой пелене мерцали огоньки крукенского порта и окна замка местного помещика.

В течение довольно долгого времени Мэкам тихо наслаждался ночной природой, в душе его поселился покой, которого он не знал вот уже много дней. Досада и раздражение, нелепые страхи последнего времени, казалось, наконец-то оставили его. Их место тут же заняло умиротворение. Святое умиротворение. Находясь во власти торжественного настроения, он по-другому посмотрел на свой отдых в Шотландии. Ему стало стыдно за свое упрямство. И он решил, что этот вечер будет последним, когда он надевал этот костюм, который отдалил его от близких и любимых им людей, который доставил ему так много горя, раздражения и нервотрепки.

Но едва он пришел к этим заключениям, как внутри него проснулся другой Мэкам. Этот его второй внутренний Мэкам насмепшиво спросил: неужели он больше не наденет этого костюма, когда он из-за него столько вытерпел? Теперь уж слишком поздно, говорил вкрадчиво он. Надо продолжать так же, как было до этой минуты.

– Нет, еще не поздно! – быстро ответила лучшая половина Мэкама. Погруженный в свои мысли, он поднялся со своего места и решил тут же пойти домой и избавиться от ненавистного костюма. Он бросил последний взгляд на окрестности, словно застывшие в ночной красоте. Свет луны побледнел, зато обрел мягкость. Глаза Мэкама проскользили по вершинам далеких скал, верхушкам деревьев на холме, крыше своего дома, затем он вновь посмотрел на море. Оно погрузилось в тень, и только видно было, как медленно, но неуклонно набегает вода на пляж – начался прилив. Мэкам спрыгнул со скалы и пошел по берегу.

Однако едва он сделал несколько шагов, ужас свел судорогой его ноги! Кровь бросилась в голову и заслонила от него свет луны. Он увидел двойника! Последний стоял по противоположную сторону впадины от Мэкама. Ужас, охвативший англичанина, был тем больнее, что контрастировал с красотой и покоем природы, которыми он только что любовался, сидя на скале. А теперь, парализованный страхом, он недвижно стоял на месте и смотрел на фатальный облик самого себя всего в нескольких футах. Их разделяла смертная чаша зыбучего песка. Он шевелился и морщился, как бы зазывая жертву в свои объятия. Ошибки быть не могло! И хотя луна не осветила лицо двойника, Мэкам со страхом – словно в зеркале – увидел свои одутловатые щеки, маленькие двухнедельные усики... Лунный свет ласкал красочный шотландский костюм и орлиное перо на шапочке. Последняя была лихо сдвинута набок и из-за нее выглядывала мэкамская лысина. На плече поблескивала брошь из дымчатого топаза, на животе – серебряные пуговицы.

Завороженно глядя на самого себя, Мэкам вдруг почувствовал, что его ноги стали потихоньку сползать вниз. Он опустил взгляд вниз и с ужасом обнаружил, что стоит у самой кромки впадины с зыбучим песком. Вскрикнув, он отскочил назад, поднял взгляд на двойника и заметил, что тот придвинулся со своей стороны ко впадине. Так что расстояние между ними опять восстановилось.

Мэкам и его двойник стояли друг перед другом и разделявшей их смертью, замершие словно в каком-то роковом оцепенении. Сквозь стук и шум крови в голове Мэкама ему вдруг показалось, что он слышит слова предсказания: «Да встретиться тебе с самим собой!.. Да раскаяться! А песку – да пожрать тебя!» Теперь он встретился с самим собой. Раскаялся. Что ждет его? Смерть в зыбучем песке?!. Слова сумасшедшего старика начинают сбываться.

Над его головой слышались крики чаек, стремительно пикирующих к пенной кромке воды в поисках пищи. Эти звуки готовили его к самому худшему. Неведомым образом его сапоги опять стали захлестываться песочной массой, он в страхе сделал несколько быстрых шажков назад. Едва он остановился, как тот, другой, также сделал несколько шагов. Только не назад, а вперед. Его ноги до лодыжек погрузились в смертоносный песок, и он стал медленно тонуть. Глядя на эту сцену, Мэкам чувствовал стеснение в груди, которое наконец нашло выход в исполненном ужаса крике. В ту же секунду вопль, в котором соединились страх и предчувствие смерти, раздался и из уст его двойника. Мэкам в отчаянии вскинул вверх руки, то же сделал и его двойник. Завороженно глядя на то, как тонет в песке его двойник, Мэкам, повинуясь мистической силе, сам устремился вперед ко впадине. Но едва его нога ступила в ложе смерти, крики чаек вернули ему самообладание. Неимоверным усилием воли он заставил себя отступить в безопасное место. В следующее мгновенье он повернулся и побежал. Силы изменили ему уже далеко от берега, и он упал лицом вниз на тропинку и остался лежать, приходя в себя, в окружении песчаных барханов.

Артур Мэкам решил не сообщать семье о случившемся ночью ужасном приключении. По крайней мере до тех пор, пока он окончательно не будет контролировать собственную психику и расшатанные нервы. Двойник, в котором он видел теперь олицетворение своей худшей половины, погиб в песке, и Мэкам ощутил прилив прежних сил и покоя.

В ту ночь он спал крепко и не видел снов, а наутро почувствовал себя прекрасно, как в старые добрые времена. Он был убежден, что все его терзания погибли вместе со второй половиной его личности. Удивительно, но Сафт Тамми не пришел утром на свой пост у ворот Красного Дома и не появился больше никогда. Он сидел на своем старом стуле на берегу бухты, как всегда устремив потухший взгляд на свои ноги.

В соответствии с принятым накануне решением Мэкам не надел в этот день шотландский костюм, а, улучив удобную минуту, завязал его вместе с палашом и пистолетами в узел, снес на берег и бросил во впадину с зыбучим песком. Он с огромным удовольствием смотрел на то, как костюм тонет и как смыкается над ним мраморный безжалостный песок. Затем Мэкам вернулся домой. Настроение у него было прекрасное. Он нашел свою семью всю в сборе для вечерней молитвы и сделал свое торжественное сообщение:

– Теперь, дорогие мои, я рад сказать вам, а вы рады будете услышать то, что я оставил наконец мысль привыкнуть к шотландскому костюму. Только сейчас я понял, каким старым, упрямым дураком я был и насколько смешно выставлял себя перед людьми! Этого костюма вы больше не увидите. Ни на мне, ни вообще.

– Но где же он, папа? – спросила одна из дочерей только для того, чтобы дать какой-то отклик на столь самоотверженное признание отца. Он ответил ей спокойно и весело, а она подбежала к нему и поцеловала. Вот что он сказал: