Шимун Врочек - Кетополис. Мое имя никто

И все же он пытается.

– Последний шанс, Козмо. Откажитесь от дуэли.

– Не могу. Честь флота, вы ведь понимаете.

Я не хочу, чтобы это прозвучало как издевка, но уже поздно. Именно так оно и прозвучало.

Нахтигер с силой вдавливает кнопку звонка. Лицо серое, над верхней губой выступили капли пота. Пауза. Взяв себя в руки, он говорит:

– А вы, оказывается, редкостный зануда, господин Дантон. Прошу вас оставить меня в покое. Не сочтите за грубость… Да, войдите!

В дверях каюты появляется лейтенант Веселовский, мой давний приятель. Невозмутимый, словно блефующий игрок в покере.

– Вахтенный офицер!

– Слушаю, господин капитан.

– Отправьте… – Нахтигер пытается найти слово, не находит: – этого на берег. Чтобы через пять минут духу его на моем корабле не было! Все, свободны.

– Премного благодарен, господин капитан, – говорю я и салютую.

…Затем было долгое плавание в темноте, скрип уключин, сонные громадины броненосцев, бортовые огни, световые размытые пятна на месте города. В Кетополисе все еще ночь. Едва слышные, искаженные, доносятся звуки ресторанного оркестрика, играющего танцевальные мелодии.

– С чего старик на тебя взъелся?

Я пожимаю плечами.

– Знаешь, Краузе пропал. – Веселовский достает сигарету. Чииих! Спичка озаряет лицо с тонкими усиками, летит за борт. Чих, гаснет. Дым вырывается из тонких ноздрей. Лейтенант взялся меня проводить, поэтому считает нужным развлекать. – То ли опять взялся за старое, то ли еще что… Приходили его искать с «Леди Кетоники». Говорят, третий день уже не появляется. Черт знает что, если откровенно… Жаль очень. Ты его не видел?

– Нет, – говорю я.

В отражении покачивается белесый шлюпочный борт.

– Он хороший товарищ.

– Прекрасный.

Шлюпка с тихим плеском разрезает гладь Новой гавани. Весла взлетают и опускаются. Норд-ост гонит мелкую рябь. Матросы дружно вдыхают сырой пар, нагибаются, с усилием тянут весла на себя, снова выдыхают… Раз, и-раз. Холодает. Фонарь на носу закутан в белесый подрагивающий свет. Я провожу ладонью по влажному дереву. Мне не хочется сейчас разговаривать, хотя Веселовский – приятный собеседник, а Краузе…

Просто не хочу.

Почему-то мне кажется, что этот полет над волнами – последний в моей жизни. Чтобы ни случилось дальше, на «Игефельд» я больше не вернусь.

А Краузе мне действительно жаль. Великолепный человек, но что-то в нем сломалось.

Словно в отлаженном часовом механизме – падение, удар, ни царапины, а внутри какая-то пружина соскочила и – все. Часы больше не идут.

Наверное, я скоро умру?

Может быть, даже завтра.

Утро. Низкие серые облака тянутся над океаном.

Упрямый ветер пытается завернуть полы моей шинели. Гонит мелкие белые барашки и разбивает о берег. Зябко. Термометр утром показывал два градуса ниже нуля, барометр обещал, что будет дождь. Не знаю, о чем эти двое договорятся. Может быть, вызовут друг друга на дуэль?

Пар дыхания. Что-то я никак не могу согреться.

– Господа, – начинает распорядитель официальным тоном, – вам известны условия, вы их подписали и одобрили. Я напоминаю, что честь обязывает вас не делать никаких движений до моей команды «начинайте». Точно также вы должны немедленно опустить пистолеты по команде «стой»…

Помедлив, он добавляет – уже от себя:

– Ну, с богом.

– Удачи, Козмо, – говорит Тушинский и улыбается. Это красивая улыбка. Мне хочется раскрошить ее рукояткой револьвера.

Я делаю шаг назад.

Внутри меня – холод. За все мои обиды должен заплатить Тушинский. Впрочем, почему бы и нет? Он действительно меня ударил, а при оскорблении действием кодекс допускает только один вариант…

Никаких извинений. Никаких рукопожатий. Давайте просто достанем оружие и убьем друг друга.

Смыть кровью – обиду, боль, ревность… зависть, в конце концов. Как его можно любить? Ну как?!

У меня в запасе три выстрела.

…Иногда полезно узнать, насколько ты можешь быть мерзок.

Рядом со мной стоит Ян По, мой вчерашний знакомец. Дальний родственник Эдгара Алана? И крикнул ворон: Невермор.

– Ч-что вы! Ч-что вы! – повторяет Ян, как заведенный. Будет забавно, если мне достался единственный в Кетополисе секундант-истерик.

Старик-доктор, которого зачем-то притащили, смотрит на меня бессмысленным козьим взглядом. Пьян до изумления. Счастливчик.

– Вы готовы, господин лейтенант?

– Тридцать шагов, – говорю я автоматически. Голос совсем сел.

– Что?

– То есть, да… я готов.

Стук мотора. Боковым зрением я вижу, как подъезжает мобиль. Поворачиваю голову. Из машины выходят трое. Синяя форма – двое в беретах и один в высокой фуражке на галлийский манер. Белеют парадные перчатки.

«Швабры» идут сюда. Так называют морпехов на флоте – их обязанность надраить до блеска верхнюю палубу, пока матросы еще спят. Интересно, что им здесь нужно? – думаю я, и тут же забываю об этом. Потому что распорядитель протягивает мне револьвер. Рукоять ледяная.

– Три выстрела, господа.

Просто ледяная. Меня начинает бить дрожь. Кожа прилипла к металлу – и отрывать придется с мясом. С кровью. Чушь полная, Козмо Дантон. И еще – больше всего на свете я боюсь выронить сейчас оружие.

Какая тут к китам «п-поправка на ветер»…

Мы становимся к барьеру. Скорей бы все закончилось.

– Начинайте!

Я не сразу понимаю, что это значит. Поднимаю револьвер. Опускаю. Рано. Сначала нужно дойти до линии.

Я – морской офицер. Мы принимаем удары судьбы холодно и спокойно.

Наверное, я скоро умру.

Шаг, второй. Я иду – медленно и словно чужими ногами.

Линия качается передо мной. Иду.

Ба-бах!

В первый момент я даже не понимаю, что произошло. Просто резкий хлопок.

Тушинский опускает руку с револьвером и смотрит на меня.

Я продолжаю идти. Барьерная линия. Я едва не заступаю за нее, но вовремя вспоминаю, что надо остановиться. Потом понимаю – в меня только что стреляли.

Нет, не в меня – что странно.

«Противник, выстреливший первым в воздух, в случае, если его противник не ответит на выстрел, считается уклонившимся от дуэли и подвергается законным последствиям такого поступка» . Дуэльный кодекс.

То есть, вы уклоняетесь от поединка, Генрих? Я смотрю на серую фигуру Тушинского.

Нет, господин актер, не надо делать мне таких одолжений.

Я поднимаю револьвер. Тщательно прицеливаюсь.

Фигура в сером костюме плавает на мушке.

…Думаете, я не хотел его смерти? Черта с два.

Давайте поговорим.

Мой давний приятель Краузе, водолазный офицер с «Леди Кетоники», рассказал однажды, как он увидел свою смерть.

Случилось так. Краузе должен был спуститься на дно, метров тридцать глубина, и найти потерянный якорь от буксира. Краузе облачился, проверился, все как полагается, привинтили шлем, продули, начали его спускать. Спустили. Отзвонился он, так, мол, и так, «достиг грунта, и мне тут хорошо»…