Денис Игумнов - Солнечные дни

Настя вышла из дома ещё затемно. Она не хотела туда идти, но ничего не могла с собой поделать. Её тело действовало, как во сне. Разум противился и подчинялся. Весь путь она преодолела босиком, хорошо ещё успела накинуть на себя плащ, а иначе пришла бы на кладбище одетая в одно полупрозрачное бельё. Ничего себе картина: обнажённая красавица, бредущая в туманной дымке через поле, обильно засеянное крестами. Чем ближе была могила её деда, тем сильнее она зависела от идущего из неё зова. Суставы выкручивала ломка и, делая последние шаги к могиле, Настя почувствовала себя марионеткой, полностью зависящей от чужой злой воли. Та же сила, что и вызвала её, заставила опуститься на колени перед надгробьем, и сейчас же в голове зазвучал утробный голос деда: "Ниже, наклонись ниже. Не бойся, внучка, я не сделаю больно". – Настя ощутила на своём затылке холодные, скользкие ладони и они тянули её к земле. Это мерзкое ощущение немного привело её в чувство, она обрела способность к инстинктивному сопротивлению. Она противилась, ей очень не хотелось вмазаться чистым лицом в грязь могильного холмика. А руки деда всё тянули и тянули, всё давили и давили. Перед её глазами предстал лежащий в гробу покойник, его лиловые губы шептали слова богохульного заклятья. Дед Игнат, каким-то извращённым ментальным образом, хотел войти в неё, совершить некрогрех посмертного инцеста. Грязные, грязные, проклятые слова. Нет и нет, она не хочет быть с ним, не хочет быть им. Левая рука всё глубже входит в землю – уже по локоть; правой рукой она изо всех сил цепляется за гранит плиты, но силы на исходе, они оставляют её. Секунда и всё будет кончено…

– Настя! Милая моя, очнись, – я отрываю (отдираю) её от могилы, беру на руки. – Ну посмотри на меня, посмотри.

Она быстро дышит словно лесная зверушка, попавшая в капкан. Обнимает меня за шею и кладёт голову на грудь.

– Унеси меня отсюда, – просит она меня слабеющим шёпотом.

Тащу её до дома на руках. И усталость прошла и измотанность исчезла. Я так рад, что она жива и мой организм выдаёт мне бонусом дополнительные силы.

– Ничего не бойся, всё прошло. Испачкалась немножко, но это мы сейчас быстро всё смоем, – подходя к дому, в шутливом тоне обещаю ей заняться её туалетом.

Она дёргается, отстраняется и, смотря мне прямо в глаза, говорит:

– Нет. Только не здесь. Я к нему заходить не буду. Поехали скорее в Наш дом.

– Хорошо. Ты посидишь в машине, а я соберу вещи.

Я быстро собрал всё наше барахло, установил аккумулятор на место, и помог жене умыться набранной мной в доме, в полуторалитровую бутылку, воды. Когда я вернулся к машине, жены на месте не оказалось. У меня сердце провалилось в желудок, так я испугался. Меня опять затрясло. Моё предынфарктное состояние продлилось не долго, жена вышла из-за угла дома.

– Ты что там делала? – невольно и недовольно хмурясь, поинтересовался я.

– А ты сам – как думаешь?

Пришлось удовлетвориться этим её объяснением, хотя принять его до конца мне мешало вернувшееся ко мне внутреннее чувство тревоги.

Настя оделась, и мы сели в машину. В этот раз машина завелась с пол-оборота и всего через час двадцать умеренно быстрой езды мы прибыли домой.

После поездки в дом на встречу с лжецом покупателем, будь он трижды не ладен, всё у нас пошло кувырком. Мысли о продаже проклятого дома мы оставили, мне стало не до этого, а уж о Насте и вовсе речи не шло. Изменилась она – и не так, как после того, как узнала о своей беременности. Всё познаётся в сравнении. Шесть месяцев назад она приобрела (в ней пробудились) таланты, скажем так, не свойственные современному человеку, а с ними появилось и чувство постоянной нервозности. Необычно, пугающе, но и только. Теперь же с ней происходили глубинные внутренние изменения. Меня вся эта ситуация не просто тревожила: каждый день, возвращаясь с работы, я с ужасом задавал себе одни и те же вопросы – "Что новенького припасено Настей? Какие ещё выверты её поведения ждут меня сегодня?"

Началось всё с того, что она перестала пить своё так любимое ей молоко. Раньше, ещё до беременности, она обожала этот полезный напиток. Но и после того, как у неё в животе поселился наш ребёнок, она не изменила своей любви к молоку, наоборот, стала пить его ещё больше. И вот вкусы поменялись. Заметил я это ровно через неделю после "приключений" на кладбище. Дело в том, что в нашем холодильнике, наряду с упаковками вишнёвого сока, всегда стояло несколько пакетов молока. Заглянув в холодильник за сыром и маслом (люблю бутерброды к чаю), я обратил внимание, что как в прошлую субботу стояли на двери два открытых пакета с молоком, так ничего с тех пор и не изменилось. Из пакетов пахло специфическим холодильным духом – заветренным запахом всех хранившихся в нём продуктов и ещё чем-то противным, скользким. Молоко впитало все эти неприятные запахи. Сделав себе бутеры и захватив кружку горячего душистого чая, я вернулся к телевизору. Настя, завёрнутая в зелёный махровый халат после вечерней ванны, сидела, подобрав ноги под себя на диване. Откусив хороший кусок хлеба с сыром и запив его чаем, спросил её:

– У нас в холодильнике твоё любимое молоко стало вонючим, как скисшая ослиная моча. Лучше его не пить

– И не собиралась.

– Купи завтра пару литров свежего, лучше пастеризованного, ну ты лучше меня знаешь какого.

– Зачем?

– Не понял. Это же твоя любимая еда. Гречка, молоко и овощи.

– Не хочу.

– Разонравилось?

– Да, разонравилось. Ещё вопросы будут?

Пожав плечами, я вернулся к своим бутербродам. У Насти произошло извращение вкуса, и отказ от молока стал только началом.

Обычно спал я до всех этих событий хорошо. Лёг в одиннадцать – встал в семь. Как автомат. Ночью не просыпался. Кошмары подпортили статистику ночного отдыха – два раза стабильно вставал и шёл в туалет или на кухню. Прям как в рекламе. Не помню, что в тот раз послужило поводом к пробуждению. Открыл глаза – темно. Жены рядом нет, но на кухне слышу – шурудит. Встал, пошёл к ней.

В подсветке, льющейся из главной камеры холодильника, прямо на полу, на корточках, сидела сжавшаяся в комок Настя. Её руки закрывали рот, издававший приглушённое чавканье. Кто хоть раз отдыхал в деревне, имеет представление с какими звуками свиньи жрут отруби. Очень похоже. По её подбородку, облепленному белыми катышками жира, стекал тёмный сок. Подойдя поближе, я рассмотрел, что это она с таким аппетитом уплетает за обе щеки. Мясо, сырое мясо, порезанное на куски для гуляша и оставленное в холодильнике до завтра.

– Настюша, ты с ума сошла?

Она стрельнула на меня злыми глазами и, взяв из миски ещё один кусок, запихнула его в рот. Сделала как будто назло. Не похоже на неё, совсем не похоже.