Эрика Уотерс - Песнь призрачного леса

Праздничный грохот «Открытых микрофонов» смолкает позади. Надо не дать этим двоим, по крайней мере, начать мутузить друг друга. Еще один такой взрыв темперамента – и Джесса точно вышвырнут из дома ко всем чертям. Этого допустить нельзя.

Нагоняю их уже почти у самого Джимова грузовичка. Тут Джесс все же вырывается из хватки отчима и принимается что-то ему горячо втолковывать, но тот влепляет парню звонкую пощечину.

Глаза Джесса вспыхивают, потом леденеют, потом затвердевают, как два мраморных шара.

Я рывком втискиваюсь между ними, пока не вышло чего похуже.

– Не смей лупить моего брата! Вообще! Больше! Никогда! – ору я. Потом оборачиваюсь к Джессу. – А на тебя что нашло, черт подери? Зачем ты это все устроил?

– Полезайте в гребаный грузовик, оба, живо, – командует Джим. – Я за Кеннетом.

Джесс меряет меня очень долгим, очень сердитым взглядом, не говоря ни слова, поворачивается, пересекает стоянку и исчезает за углом ближайшего здания. Я остаюсь ждать кого-нибудь и дожидаюсь Джима с Седаром, которые под белы руки тащат еле двигающего ногами Кеннета. Следом за ними мрачно плетется Фрэнк – руки скрещены на груди, на лице озабоченность.

– Позвонить Гарри Джонсу? – предлагает он.

Гарри – отчим Кеннета, а по совместительству местный полицейский чин и друг Фрэнка, естественно. Думаю, его Джиму сейчас хочется видеть меньше всех на свете, не считая самого Фрэнка. Так что он игнорирует вопрос и хмуро обращается ко мне:

– Я же велел сидеть в грузовике.

– Джесс умотал.

Отчиму остается только выругаться.

– Вот. Подруга просила передать тебе скрипку. – Седар с сочувственной полуулыбкой подает мне мой футляр.

Господи, если посмотреть сейчас со стороны, какой мы все «белый мусор» [27] Американский термин, подразумевающий представителей основного населения США низкого материального достатка и образовательного уровня. Нечто вроде «отбросов», «нищебродов» и тому подобное. все-таки.

– Спасибо. И за помощь тоже. Только я никуда не еду. – Разворачиваюсь к Джиму. – Меня довезет Орландо. Хочу остаться и посмотреть, кто победит.

Если я вот так просто сейчас отвалю, Сара ужасно разозлится и будет, мягко говоря, разочарована. К тому же я точно не хочу провести ночь в больнице.

Однако вокруг нас по-прежнему вьется Фрэнк, а Джиму уже глубоко плевать на мои личные желания.

– Шейди, разрази меня гром, если ты сейчас же не сядешь в машину… – ревет он.

Больше всего на свете этот человек ненавидит, когда ему перечат на публике, а уж когда рядом его старший брательник, вообще с ума сходит. В общем, по тону понятно, что меня ждет в случае неподчинения.

Вечер и так испорчен. Забираюсь на крохотное заднее сиденье грузовика, на переднее Седар помогает Джиму запихать Кеннета. Потом он еще несколько минут разговаривает с моим отчимом и машет мне через ветровое стекло.

Джим прыгает за руль и хлопает дверцей.

– Какого черта у вас там случилось, что это вообще такое было? – обрушивается он на нас сразу по выезде с парковки.

Кеннет разражается хриплым, каркающим смехом и тут же морщится от боли.

– Ты всегда твердил мне особо не распускать язык. Так вот, я тебя не послушался, – говорит.

Есть у Кеннета такое качество, способное искупить многие другие. Он кретин и урод, но всегда готов признать это.

– Я догадался. Но так по-бычьи на тебя накидываться все равно не следовало.

– И что ж ты ему такое сказал, что так огреб? – наклоняюсь я. – Поначалу он был настроен вполне мирно.

Кеннет отсутствующим взором глядит в окно, куда-то вдаль, за пролетающие мимо на скорости забегаловки.

– Я… уже не помню.

Его отец фыркает:

– Забыл, значит? От стыда или от сотрясения?

До больницы от кафе не больше километра, и прежде чем Кеннет успевает придумать, что ответить, мы уже подъезжаем к приемному покою.

– Шейди, сходи раздобудь этому придурку кресло-каталку.

Я выпрыгиваю наружу и забегаю в здание, а когда возвращаюсь с каталкой, застаю такую картину: Джим вылез из-за руля, стоит на тротуаре опершись на опущенное стекло пассажирского места и прижимает к окровавленному лицу сына кусок скомканной ткани. Более теплых проявлений его отцовских чувств к Кеннету мне никогда не приходилось видеть. Впрочем, за долгие годы наплевательского отношения одной минутой не расплатишься.

Сестра увозит Кеннета сразу в операционную, отчим отъезжает припарковать свой драндулет. Приемный покой почти пуст. Я беру стул, ставлю спинкой к стене. Телевизор над головой работает без звука. Набираю сообщение Саре: « Прости, пришлось уйти. Из-за говнюка Джима. Кто выиграл, не мы ?!»

Проходит не меньше десяти минут, и мне уже приходит в голову: наверное, она решила, что хватит с нее нашего семейного цирка с конями. Но знакомый писк все-таки раздается: « Вот только объявили. Выиграл какой-то кантри-поп, бескрылый и плоский, как блин. Жюри унылое говно без вкуса и понятия », – и смайлик: лицо, закатывающее глаза.

« Жа-а-аль », – отвечаю. Мне правда жаль. Я, конечно, не принимаю «Открытые микрофоны» так близко к сердцу, как Сара, но, черт побери, мы же так зажгли, так здорово выступили – обидно продуть после этого. И к тому же меня гложет червячок сомнения – вдруг она винит меня ?

Удивительно, кстати, что тогда уж победили не Седар с Роуз. У них классно вышло – даже независимо от песни, все равно классно. Нутром чую – когда-нибудь мне обязательно захочется сыграть с ними, может, даже попроситься к ним в группу. Конечно, сейчас сама мысль о том, чтобы «изменить» Орландо и Саре, вызывает острый укол вины…

Сара опять зависает с ответом – будто на расстоянии читает мои предательские мысли, поэтому я решительно откладываю аппарат. Смотрю местные новости. Очень скоро, естественно, начинаю клевать носом. Волнения от участия в конкурсе, от «Шейди Гроув» в интерпретации Седара и Роуз, от драки с Джессом… К тому же после целой недели погонь за эхом. Я так устала, так устала. Измотана до состояния половой тряпки.

То вскидываюсь, то вновь погружаюсь в дремоту, и впечатление такое, что «облака» тяжелой стерильной больничной атмосферы смешиваются с фантомами моего воображения в какой-то жуткий коктейль из образов. Сперва лежу в какой-то темной комнате почему-то на носилках и усиленно всматриваюсь во мрак, который только сгущается, и нет ему конца. Может, я на дне глубокого колодца? Потом тьма начинает не то чтобы рассеиваться, но двигаться, клубиться вокруг черным дымом. Он обволакивает меня липкой влажностью жабьей кожи, в ответ на что вся моя собственная кожа покрывается крупными мурашками.

Пытаюсь отстраниться, отвернуться, уклониться куда-нибудь в сторону, но носилки уже исчезли, а вместе с ними и сама комната. Теперь посреди пустоты рождается резкий, пронзительный звук – словно кто-то пиликает на вусмерть расстроенной скрипке. Хочу закричать, возопить, но тьма забивает мне рот и застревает в горле. И я напрягаюсь, и корчусь, и бьюсь в ее цепкой хватке, но путы крепки, кляп в глотке сидит намертво, и паника внутри меня растет с каждым мгновением. Я уже не чувствую разницы между ужасным мраком и ужасной музыкой – они слились в единое чудовище, от коего спасения нет.