Александр Галиновский - Кожа

Огромные. Даже больше, чем донышки стакана. Словно внутрь той самой рюмки, что показывал мне толстяк, положили по светодиоду.

И, кроме того, я не просто почувствовал чье-то присутствие. Я ощутил как женские руки увлекают меня следом, а потом – дыхание и укус, чуть пониже мочки. Толстяк за моей спиной тихо захныкал: она вновь сделала это.

В этот момент я понял, почему он так усердно напивался. Ведь алкоголь всасывается в кровь, а вампиры – «кровопийцы» и вурдалаки, как впрочем, и нормальные люди, не любят, когда их напитки разбавляют…

– Знаешь, у меня был приятель, который вот так сошел с ума.

– Как «так»?

– Просто сидел и смотрел на небо, в точности как мы с тобой сейчас, и в конце концов, увидел.

– Что «увидел»?

– Не «что», а «кого». Пришельцев, ясно кого.

– О чем это ты?

Они сидели на крыльце и потягивали пиво из банок. Был август, середина дня – самое время, чтобы посидеть в тени и выпить чего-нибудь холодного.

– Что только не привидится со скуки.

– Это уж точно.

Оба посмотрели вверх. Небо имело необычайно голубой, даже бирюзовый оттенок. Минуту они молчали.

– А этот… приятель твой, что он увидел?

– Не знаю. Может, летающую тарелку, а может и сказочного дракона, кто его разберет.

– Тогда почему мы – ни ты, ни я, ничего не видели?

– Я же сказал: кто его разберет.

Они открыли по свежей банке и вновь погрузились в ленивую дремоту.

– Жарко сегодня.

– Ну да.

– Знаешь, я тут подумал… то есть вспомнил одну историю.

– Валяй.

– Я где-то читал, что когда корабли Колумба подплывали к берегам Америки, местные жители их не видели, только буруны на море.

– Как это – только буруны?

– Не знаю. Но только волны они и видели.

– И никаких кораблей?

– Никаких.

– Что-то я не понимаю.

– Ну, это как бы их мозг отказывался верить. Ведь кораблей они до этого в глаза не знали.

– Вроде как ПСИХОЛОГИЯ шутила.

– Точно.

– И что?

– А, может, мы тоже не видим их – как те индейцы?

– Кого – инопланетян!?

– Их самых. Может, мы тоже пока еще не в состоянии поверить? То есть я хочу сказать…

– Ладно, понял… А! Ерунда все это.

– Наверное.

Они отхлебнули еще по глотку.

– Мне домой пора.

– Давай.

– Знаешь, вот смотрю на тебя и завидую – живешь один, сам себе хозяин. Никуда торопиться не надо.

– Угу.

И они разошлись.

А позже, тем же вечером, один из них вышел на крыльцо, закурил и долго смотрел на звезды. Индейцы, Колумб, корабли. А если и вправду? Что, если, никогда не знавшие морских путешествий индейцы и в самом деле НЕ УВИДЕЛИ тех кораблей, а видели только то, к чему привыкли – синюю гладь океана, волны и буруны на море?

Небо было густым. Одна за другой вспыхивали звезды.

Докурив, он бросил окурок на порог, затоптал. Нет, ерунда все это. Нельзя видеть глазами, но не быть в состоянии поверить разумом и – следовательно, не видеть. Ну разумеется, ерунда.

Повторяя это, он уснул.

Вот уже два года или около того, Мершон вел бродячий образ жизни. Постоянно перебираясь с одного места на другое, и нигде подолгу не задерживаясь, он обошел таким образом пол-Европы, умудряясь при этом не умереть с голоду и даже (правда, не часто), понемногу зарабатывая. Дело в том, что Мершон обладал рядом талантов, среди которых была ловкость рук и умение подмечать что и где «плохо лежит». Он был вором. Не грабителем с большой дороги, поджидающим, пока какой-нибудь простак свернет на узкую тропинку, и даже не профессиональным преступником, а именно вором. Себя же он называл просто «искателем удачи». В доме булочника открыто окно, а на столе лежит свежевыпеченных хлеб – вот и завтрак; какая-то дама задержалась у лотка на рынке, выбирая фрукты – и несколько монет перекочевывают из ее кошелька в карман Мершона; некий господин устраивает прием – и Мершон тут как тут, выполняет роль прислуги, чтобы затем сбежать с мешком столовых приборов… Словом, ничто не могло ускользнуть от взгляда этого типа, а большинство из вещей – и от его рук. Спал он где придется, но большую часть времени шел, выбирая такой маршрут, чтобы в итоге оказаться в каком-нибудь городе или, на худой конец, деревне. Любознательным путникам он представлялся паломником, идущим из монастыря в монастырь и цитировал одну и ту же часть из Библии, в сущности, это были единственные несколько строк, которые он знал.

Однажды Мершон поднялся на залитый солнечным светом холм, и увидал перед собой гостеприимную долину, в центре которой раскинулась небольшая деревушка. Чуть поодаль он разглядел дом, отличающийся от других размерами, а с противоположной стороны, на самом отшибе – темное пятно. Видимо, это было сельское кладбище. Еще некоторое время Мершон оставался на вершине холма. Он поужинал, а с наступлением темноты решил спускаться вниз. Огни один за другим гасли по всей деревне. Осторожно, так, чтобы собаки не почуяли приближения незнакомца, Мершон обошел по краю деревни и направился на кладбище. Луны и звезд не было; небо затянули сплошные тучи. В этом мраке, никем не замеченный, Мершон пробрался к кладбищу. Еще издали он разглядел высокое строение в центре – не часовню, не церквушку, а склеп.

Ему не впервой было грабить могилы. Живым кольца и ожерелья нужнее, чем мертвым – так Мершон рассуждал. Суеверным он не был, а мертвых не боялся. Временами ему такое приходилось видеть! Однако неприятные воспоминания тут же забывались, когда в его руки попадали желаемые вещи.

Пробираясь среди крестов и надгробий, Мершон не забывал об осторожности: пригибался низко к земле и то и дело оглядывался. Издали его трудно было разглядеть, а вблизи он казался похожим на горбуна – мешок со всеми пожитками, чтобы было удобнее идти, Мершон взвалил на спину. Так, никем не замеченный, он добрался до склепа. Здесь он скинул свою ношу на землю и принялся осматривать замок. Сейчас отсутствие лунного света было весьма некстати, и Мершон потратил много времени, стараясь впотьмах нащупать запоры. Оказалось, дверь закрыта на несложный замок. Однако и это не могло остановить Мершона. Ловко орудуя отмычкой, он был весь в предвкушении предстоящих открытий, суливших немыслимые богатства. «Дураки! – думал он, вспоминая свои прошлые успехи, – Кто кладет в гроб золотые часы? А перстни? А ожерелья, чтобы они сгнили затем вместе с покойником? Нет уж, найдется кто-нибудь, кто все это заберет и распорядится с большим умом!» Мершон мечтал об ожерелье, которое он, смеясь, бросит к ногам какой-нибудь потаскушки, об орденах и медалях, снятых с тела какого-нибудь генерала, которые он затем станет продавать у ворот городского рынка, приговаривая «вот награды моего славного предка, именно он разорил наш род», о золотых застежках, резных пряжках, бриллиантовых булавках, платиновых запонках…