Татьяна Иванько - Байкал

Нет, не может она быть обычной девушкой. И в руках всё спорится, как ни у кого, и книги все перечитала и у меня, и во дворце немало.

Я посмотрел на неё, садясь на лавку у двери, чтобы по мокрому полу не следить, ради неё я ковров навёз, и все лавки в избе мы застелили ими.

– Краски привезу. Разукрасишь стены?

Она засмеялась, радостно взглянув на меня, и хлопнула в плечо:

– Вот уж это совсем будет здорово, Арюшка!

Что думаете? Привёз я красок и в скалы вместе мы сходили, малахиту нашли, медных окислов зелёных, как смарагд, Аяя прямо загорелась, увидев их.

– Ворванью разведём, али льняным маслицем и будет краска лучше покупной!

И ведь развела, и, устроившись с плошками с краской и кистями, что сделала сама, сказав, что видала, как «малевали художники» во дворце, взялась за дело.

К лету окончательно преобразилась моя трёхсотлетняя избушка, превратившись из старого, серого от старости, хотя и отчищенного в последние месяцы строения, в расписную шкатулку. Тут появились и завитки с цветами с золотыми лепестками, и птички, нарисованные с таким мастерством, что казалось, сей же час и зачирикает, крылышками взмахнёт и взлетит. И узорами, и украсами, каких я не видал раньше, но какие она и на рубашках мне и себе вышивала.

Вот и сегодня возле лампы сидела, потому что на дворе темень весь день, без лампы в дому совсем тьма. Я подошёл к ней, заглядывая на её рукоделие.

– Это что? – спросил я, увидев удивительный узор.

Она подняла голову, улыбнувшись:

– Это солнышко, вот лучи, видишь, загибаются, как оно по небу катится колесом, – отвечала она, сама любуясь своей работой.

– А это? – указывая на звёздочки, спросил я, глядя какой замысловатый узор она выложила стежками и теперь идёт по нему быстрой ловкой иголкой.

Днесь ужасная непогода, прямо буря разразилась, пришедший сиверко так мотал ветви деревьев, так пригибал к земле, совсем поклепло, обламывал и бросал их обломки на двор, на крышу, в ставни, что мы и на двор не ходили сегодня, я только добежал до хлева, проверить, как скотина, и вернулся назад, наносил ещё только воды из колодца, чтобы запас был.

Она подняла голову, волосы уже можно в короткую коску сплести, хотя пряди ещё выбивались по сторонам, делая её такой красивой, что и в сказке не сказать…

– Снежинки, Огонёчек, не узнаёшь? – и улыбнулась. – И… звёзды на небе, что ты изучаешь, когда в небо зришь ночами, – она улыбнулась. – Хоть бы и мне когда позволил? Те самые звёзды, что меня к тебе вели, к спасению, светили на дорогу. Волшебные, баальные звёзды, как Алатырь… А ещё матушка и батюшка тоже…

Вот тут я окончательно обомлел:

– Как это «вели»? – проговорил я, холодея.

И улыбнулась сама себе или мне, или своему рукоделью.

– Егда я бежала через лес сюда, всю дорогу видела ясно, хотя, я помню, луны не было в ту ночь, а вот звёзды… – она говорила просто, будто рассказывала, как уху варила давеча. – Я будто сразу знала, куда бежать, где спасение, как дорога высветилась передо мною, только не перед глазами, а… в сердце… И… со мной рядом всё время были моя матушка и батюшка. И из дворца, из каморы запрятанной, где меня изверги держали, вывели, подсказывали путь, а там запутанно у нас во дворце-то, ох, сколько плутать можно. Бают, что и терялись люди совсем… А они вывели. Иначе не спаслась бы я…

Я сначала зацепился было за «у нас во дворце», но тут же понял, что совсем не это поражает меня в её словах так сильно.

– Что? Как понять? – нахмурился я, совсем теряясь. Что это она такое говорит сейчас?

И опять продолжила, так же выкладывая стежок за стежком, только тише:

– Они умерли… говорила я… Сначала батюшка, самый первый из всех, а потом… потом все…

У неё задрожал голос, пониже она опустила голову, слёзы там в глазах?

– Мой старший брат, как и твой брат, совсем мне не друг, – вдохнув, договорила она. – Он так стремился всегда во дворец… Словом, не знаю, почему, но ему это удалось, когда он меня во дворец продал. Мне было двенадцать в ту пору… Но во дворце за много лет никто меня не обижал. Наоборот… Марей… он… Марей так любил меня. Чёрные люди с изветами и слепящими чарами околдовали его, если…

Она замолчала, и я почувствовал, что она подбирает в сознании то, что хочет рассказать. Голос её задрожал, и подбородок дрогнул тоже, и, когда она опять повернулась к окну, я увидел, что в её глазах блестят слёзы.

– Я думала, что я… теперь всегда буду счастлива. Вечно. Так… он меня… любил… Он так любил, столько света было… И тепла. И радости. Он ведь… – она улыбнулась, и слёзы простыли у, лицо осветилось изнутри ярче, чем наши лампы освещали избу. – Марей… Он светел как молодой месяц, но… ночь и тьму разгоняет своим чудесным сиянием. Он как ангел… как весенний цветок, полный нектара, как большой сильный и гибкий белый лебедь, как чистый ключ в знойный полдень, он будто куст белого шиповника, он…

Она вздохнула, опуская веки, погасила свет ресницами, как мотыльки гасят огоньки… качнула головкой, будто удивляясь над тем, что говорит.

– Но… нежданно… всё… оказалось обманом. Как это могло… Что… Опять… отдали. И таким злым людям… Продали или предали отличия нет… И случилось, что ты уже знаешь… Но я как-то… я побежала, и откуда и силы взялись… Вот звёзды и… Матушка… они с отцом подсказывали путь, даже во дворце, там спроста дороги не найдёшь… и в лесу. И если бы не они, я никогда не нашла бы пути к твоему дому.

Вот это уже…

– Погоди-ка, Яй, ты… сказала, что родители умерли… Как ты видела их? Только в ту ночь?

Она покачала головой:

– Нет. Я и до этого видела их. И потом. Да я в любой момент могу… Я и других вижу и говорю с ними иногда в моей голове, да все это могут, разве нет?.. – она улыбнулась, пожав плечиками, и поглядела на меня.

– Нет, – я покачал головой, изумляясь всё больше, и пытаясь поймать догадку. Поразительную и невероятную догадку…

А Аяя продолжила:

– Они чаще молчат. Но бывает, говорят. Про эту бурю сегодняшнюю говорили вчера. Так и сказали: «Плохая погода, плохие мысли»…

Мне стало не по себе. «Через тысячу лет придёт человек, который будет силой как вы и даже больше…» Это она?! Это Аяя?! Она пришла именно ко мне… звёзды её привели. Алатырь. И её мёртвые. Ко мне. Ко мне привели.

Так ведь и не дошёл бы ни один смертный человек. Босиком из Авгалла до моего дома… через лес ночью… До Авгалла ехать верхами целый уповод.

И побои такие были, и босая, по камням, по лесу, ноги до мяса ободрала, а пришла сюда…

– Ты что побледнел, Огонёк? – заметила Аяя.

– Ты знаешь, что я скажу тебе? – проговорил я, разом охрипнув. – Ты не обычная девушка. Не такая, как все.

Она пожала плечами и даже засмеялась:

– Знаю, – и махнула ручкой беззаботно. – Но это… Чепуха Чепуховна! Все это всегда говорили. И злились ещё, – она засмеялась ещё звонче. – Зано-озой называли.