Анастасия - Деревня на Краю Мира

Следующим этапом был поход на рынок. Рынка Валя не любила – громко. Но, дай ей мороженое или ещё какую сладость, и Валя будет тихо сидеть, посасывать угощение и вести себя хорошо. Александра разложила на перевёрнутой дном вверх коробке картошку, редис, кабачки, зелень и поделки – эти, бывало, брали туристы-дачники. Иногда жалостливо раскошеливались и уходили с чувством собственной величины. Помогли, уважили, очистили душу.

– Здрасьте, тёть Шур, – подошёл один из милиционеров-полицейских и поприветствовал старуху. Они жалели её и её внучку, порой защищали, иногда закупали алкоголь. А ещё все гаишники города негласно пропускали буханку со старушкой и Валей, пусть и знали, что буханка Санькина.

– Здравствуй, здравствуй, – сощурилась Александра, которая видела всё хуже и хуже, – Красивый сегодня такой.

– Да у меня, тёть Шур, день рождения сегодня, – неловко заложив руку за фуражку, словно бы оправдывался парень.

– Держи, – Иванна ловко запустила руку в тряпичную сумку-мешок и достала оттуда бутылку с мутноватой жидкостью, – Денег не надо. Подарок.

В этой старухе, древней и усталой от жизни, сохранилась гордость. И молодой полицейский, сунувший было руку в карман за деньгами, молча и даже с каким-то неловким, кособоким поклоном взял бутылку и, пятясь и оглядываясь, отошёл к своим.

Но добрые дела не остаются “безнаказанными”, молодые и не очень полицейские поговорили и, разбредаясь, кто куда, направили целый поток покупателей к тёть Шуре Иванне, туристов они ориентировали за народным ремеслом, хозяйкам посоветовали брать зелень у бабки, мол их собственные милицейско-полицеские жёны только у той старушки зелень и берут, местами устраивали проверки у лавок. Словом, Александра распродала всё, включая остатки самогона меньше, чем за час. Кое-кто завистливо на неё поглядывал, но вид Вали, сосредоточенно посасывавшей палочку от мороженного, охлаждал даже самые жестокие, распалённые жаром зависти и злости сердца.

На выходе с рынка стояла и то сюда, то туда совалась мелкая старушонка, на вид помоложе и пободрее, чем Александра. Она вроде ничего не брала, но всюду шныряла, принюхивалась, трогала что-то своими старушечьими пальцами, вылезала всюду, словно паучок, и тут же отскакивала в другое место, как юла, крутясь то тут, то там. Полицейские приглядывались к ней, но потом поняли – бабка безобидная, настоящая, видно, бедная, ждёт остатков. Когда же на центральном выходе показались Александра и Валентина, бабка та словно вся напряглась, глаза сощурились, а рука, удерживавшая мешок, сжалась на его истрёпанной ручке.

– Здравствуй, – старуха оказалась в поле зрения Шуры неожиданно, – Болеет внучка твоя?

Шура от неожиданности кивнула и позволила взять себя под локоть. И буквально через пару секунд осознала неправильность ситуации, стукнула локтем попутчицу вбок и отошла-отбежала, насколько позволяли ещё её ноги. В молодости она неплохо бегала и даже занимала какие-то места в “трудовых” соревнованиях, те дни, конечно, давно канули в лету, но оставили после себя небольшую добрую память – ноги более сильные и здоровые, чем у других стариков.

– Ты что за шалава?! – воскликнула Шура не особо вдаваясь ни в вежливость, ни, тем более, в смысл слов. Она была в том яростном состоянии, когда единственное, что имеет смысл, – уничтожение противника.

– Я могу помочь, – бабка-оппонентка не согнулась, не испугалась, а насмешливо улыбалась фаянсовыми зубами.

– Ха! – только и ответила Шура, прижимая к себе внучку.

Пока Валя стояла за спиной своей могучей бабки и продолжала возиться с мороженным, всё было относительно тихо. Но в тот момент, когда Иванна отпихнула от себя странную, приставучую бабульку, взгляд бедной девочки попал на последнюю. Она закричала, забилась в конвульсиях, похожих на эпилептический припадок и швырнула любимое мороженое в незнакомку. Цель оправдала средства, и полурастаявшая начинка некрасивой сладкой лужей потекла по лицу и волосам вражины.

– Уууу-йди, – завыла по-бабьи, по-матерински вдруг Александра. В ней проснулось что-то древнее, неуловимое, то, что заставляет лисиц рыть обманные норы в земле, а медведиц нападать на каждого кроме медвежонка в её поле зрения.

Но неизвестная старуха не испугалась. Более того, рынок, на котором ещё оставались припозднившиеся продавцы, надеющиеся на выручку от сонливых дачников и давно выехавших туристов, всё ещё гудел. Одна женщина вынесла совсем маленьких утят и цыплят. И тех и других вместе было всего штук пять. Их, бывало, изредка брали, любившие всякую “милоту” городские. Но обычно брали свои, конечно, на хозяйство брали, менялись порой. Другая баба с намерением выручить с дачников за красоту продавала белых котят. Котята были непоседливые, всё шуршали и пищали в своей коробке. Они недолго сидели в ней, высовывались наружу, вытаскивали розовые носы и смотрели своими нечеловечески-синими глазами на окружающий мир. Толстая баба, которая их продавала, периодически шугала-заталкивала их полной рукой обратно в коробку. Котята мяукали своими маленькими, пронзительными голосами, а их меланхоличная продавщица возвращалась к семечкам. Рядом сидел мужик, он продавал всякие железки кучками и тоскливо глядел на народ. Взгляд его требовал опохмела, но ни его товар, ни взгляд навару не приносили. Рядом сидел ещё один мужик, толстый и хитроватый на вид. У него на коробке лежали жемчужные луковицы с длинными ярко-зелёными перьями лука. Лук он периодически побрызгивал из особой бутылки с дырками. Напротив всё ещё торговали армяне. Им принадлежала большая лавка с фруктами и овощами, а ещё у них был магазин, где они продавали всякие готовые блюда. У них так получалось, что в продаже был и хумус, и лобио, и хинкали. Армяне не торговали в одиночку, собралось их трое, мужик-армянин, его брат и сын. Они смотрели на всех окружающих своими огромными оленьими глазами и с полным южного нектара акцентом взывали к покупателям, предлагая арбузы, и даже уже “несезонные” абрикосы и персики.

Рынок жил своей жизнью. И рынок совершенно не обратил внимания на двух воинствующих старух и больную девочку. Даже те, кто заходил в полуразрушенные, скрипящие ворота рынка, по неясной причине не видели драмы. С полусонными, полусосредоточенными на покупке глазами, они, продолжая не глядеть и не видеть, огибали странную троицу. Куда-то отвлеклись и знакомые милиционеры-полицейские. Все они как-то заскучали, ускользнули на перекур или смотрели всюду, кроме места происшествия.

– Па-ма-и-и – закричала было Иванна, надеясь вызвать бравых молодцев. Но голос её потонул словно в тумане, слова не слушались, да и закончить не получилось. И хотя крик вышел довольно громким, ни один из людей не повернулся. К Шуре, к Иванне вдруг пришло мрачное и яркое в своей откровенности осознание – инсульт. Это слово промелькнуло своим значением, словно яркая неоновая вывеска в темноте ночного города. Оно отпечаталось в сознании Шуры, заставляя все её конечности испугаться не меньше сходящего с ума от страха разума. И только одна её верная рука – левая, продолжала сжимать руку её уставшей от припадка внучки.