Олег Маркеев - Таро Люцифера

— А что, очень даже неплохо ушло, приятно вспомнить, — пробурчал Леонид Примак, терзая зубами вакуумную упаковку с осетровой нарезкой. — Я на те бабки год в Гамбурге жил. Эпохальное полотно, с него фишка и поперла.

Вот об этом и писал бы. Коротко и доходчиво. А то растрынделся, как Горбачев.

— Черт, нож есть в этом доме? — С пластиковой упаковкой во рту Примак покосился по сторонам.

— Тебе лучше знать, — пожал плечами Игорь. — Дом твой.

Примак рванул упаковку зубами, куски рыбы вывалились на брюки. Масло потекло по подбородку, заляпало рубашку.

— Шарман! — прокомментировал Корсаков. — Классно уделался. А еще заливал, что авангард выродился!

Леонид, матерясь сквозь зубы, сгреб осетрину на блюдце и ухватил масляными пальцами бутылку виски.

— Предлагаю усугубить! — предложил он, целясь горлышком в стакан.

— Давай, — Корсаков подставил стакан. — За что пьем?

— За вечную молодость сорокалетних мужчин! — объявил Примак. — Как тост?

— Не хуже предыдущих.

Корсаков критическим взглядом осмотрел Примака. Перевалив за сороковник, Леша явно сдал: обрюзг телом, поблек лицом и заблестел залысинами.

На свой счет Корсаков не беспокоился. Как говаривала бабка, статью пошел в далекого предка, полковника Лейб-гвардии гусарского полка. Волосы Корсакова, хоть и с седыми прожилками, густой гривой падали на плечи, спину не горбил, в теле было сух и жилист. На днях трое гопников в подворотне наехали, раскидал, как щенят. Да и слабый пол на его мужскую слабость не жаловался. И водку пока еще мог потреблять стаканами без катастрофических последствий для организма. С похмелья же рисовалось особенно хорошо. И что отрадно, рука ни чуточки не дрожала.

— А ты, ничего, орлом смотришься! — Леша, оказывается, тоже под тост произвел наружный осмотр.

— Ладно, поехали!

Корсаков первым опрокинул стакан в рот. Проглотил виски одним глотком и, сморщившись от привкуса заморского зелья, полез в банку за маслиной.

— Фу-й! Лешка, ты нормальной водки не мог взять?

— А ты глоточками, Игорек, потребляй. Смакуя, как положено. — Примак продемонстрировал, как надо. Выдохнул и облизнулся. — Вискарь — не водка. Много залпом в себя не протолкнешь.

— Все понты твои, Леха! — проворчал Корсаков. — Сколько тебя знаю, всегда любил пальцы китайским веером раскинуть.

— Ну, не дави, Игорек. — Леня жалостливо сморщился. — Хорошо же сидим! Тебя порадовать хотел деликатесиками. С кем ты еще нормально выпить и закусить путем можешь? Я же сам так жил: водка есть, закуски — хрен. Есть нормальная жратва, значит, из спиртного только «табуретовка». Бери вон колбаску. Браун… браун… — Леня попробовал сартикулировать трудный звук, но язык уже не подчинялся. — Блин, короче, «микояновская»!

Корсаков придвинул к себе тарелку с крупно наструганной колбасой и плошку с магазинного изготовления «оливье». Пришлось черпать салат дольками колбасы, приборов Примак на стол положить не удосужился, или не нашел,

Зато стол ломился от заморских яств, лихорадочно и бестолково накупленных Примаком в гастрономе «Арбатский». Венцом натюрморта из баночек, вакуумных упаковок и пакетиков была тушка копченой курицы. Уже нещадно растерзанная.

— Ты мне как художник художнику скажи, какой день бухаешь? — спросил Корсаков, прожевав очередной кусок. — А то мне в запой сейчас никак нельзя. Работы — выше крыши.

Леня с энтузиазмом подхватил:

И мне пора! Последний день, клянусь! Прямо завтра — к станку. Опохмелюсь — и вперед. Истосковался я по работе.

Бог в помощь, — пробормотал Корсаков, впиваясь в куриную ногу.

Примак закинул руки за голову, обвел взглядом мастерскую. Вид у нее был нежилой, запущенный, не чувствовалось специфической ауры работы .

Эх, тут-то я развернусь! — мечтательно произнес Примак. — Веришь, не могу там работать. Квартиру со студией в Челси снял. На выставке в Бад Хомбурге круто капусты нарубил, вот и решил в Англии пожить. Думал, на туманном Альбионе хоть торкнет. Куда там! Не цепляет меня ничего.

Корсаков с полным рот скорчил скорбную гримасу. Примак юмора не оценил, уже вошел в роль, хлюпнул носом. По мере опьянения он становился плаксивым и обиженным на весь свет.

— Тошно там, брат. Все есть, а тошно. Атмосфера такая. Жизни нет, одни «рилейшинз». И все — только за бабло. Как у проституток. Если чуют, что денег с тебя поиметь можно, любить будут всем сердцем. Вот ты хоть знаешь, сколько берет средней паршивости вип-персона за присутствие на открытии выставки? Говно типа нашего Горби, например? Десять штук баксов! Не кисло, да? Я год для выставки горбачусь, а за то, что он рожей своей пять минут на ней потряс, я ему обязан отстегнуть десять кусков! Это же, как ни крути, цена одной картины. Блин, так еще эта сука обязательно что-нибудь натурой взять норовит. «Господину фон Горби очень понравилась ваша работа…» Мол, сними и заверни. Как тебе это?

— Трагедия! — с иронией подхватил Игорь. — Но уровень, Леша, уровень! Я на Арбате ментам и бандюганам отстегиваю. Ты — пэрам, мэрам и прочим херам. Как сам изволил выразится, йогурту и сливкам общества. И что ты канючишь? «Леонард Примак» — это брэнд международного уровня. А Игорь Корсаков — так, арбатский бизнес.

— Бизнес! Во-во… Там все — бизнес, — невнятно произнес Леня, набив рот осетриной. — А душа?! В душу зачем плевать?! Болит она у меня, кровоточит!

Примак вдруг гулко стукнул себя кулаком в грудь, захлебнулся от переполнявшей обиды.

— Леонардо, мне только не рассказывай. Я тебя со Строгановки знаю, когда ты даже карандаш в руке держать не умел. И как ты душевные болезни лечишь, мне отлично известно. — Корсаков ногтем постучал по рюмке. — Наливай!

Примак проглотил, что жевал, и решительно схватив бутылку, разлил остатки по стаканам.

— И сорвешься, а как не сорваться? Душно там, душно! Так еще стоят на душой и чего-то с меня требуют. А мне по барабану! У меня — запой! — Примак опять гулко двинул себя в грудь. — Болит у меня душа! Тоска у меня по стране своей непутевой, по родным осинам и сизым рожам!

Этого у нас — сколько хочешь, — подтвердил Корсаков.

Мысленно отметил, что Леня плавно, но настойчиво входит в стадию «народного трибуна», значит скоро придется идти брататься с народом.

Дружили они, если понятие «дружба» применимо к творческим натурам, со студенческих лет. И за долгие годы Корсаков легко научился определять стадии опьянения Лени Примака.

После второй бутылки в Лене просыпался народный трибун-обличитель. А так как трибуну требуется толпа, то, вслед за первыми ста граммами из третьей бутылки начиналась стадия «братание с народом». Леня вываливался на улицу, где в результате хаотического употребления со случайными личностями у него в острой форме развивался «синдром революционера». Он призывал всех, кого успел напоить до невменяемости, на баррикады. И сам их строил из подручных материалов.