Олег Маркеев - Таро Люцифера

Игорь опять зажмурился.

— Слышь, Трофимыч, пойдем в дальнюю комнату. Что-то у меня глаза от света болят.

— Это, Игорек, у тебя сотрясение головных мозгов, — авторитетно поставил диагноз Трофимыч. — Тебе теперь тужиться нельзя. Глаза можешь повредить. Но ты не боись, я кувалдой сам помахаю. — Он на ходу хлопнул по стене. — Это ж дерьмантин с известкой.

Они вошли в комнату, уселись на корточки, привалившись к стене.

Игорь вытащил сигареты, угостил напарника; Трофимыч поднес зажигалку.

— И на толчке тоже не тужься, — пыхнув дымом, продолжил Трофимыч. — А то у нас случай был… Подрались мужички на мехдворе. А Федор, зять моего кума, бык такой здоровый… Ох, любил кулаками махать! Ага. Значит, повалял он там всех. И пошел в сортир. С газетой и сигареткой, все путем. Вдруг слышим: ба-бах! Дверь — на фиг! Из сортира мордой вперед вываливается Федор. И той мордой — об землю. Во как! Мы его на ноги ставим, а он орет: «Света белого не вижу!» Ослеп, значит. В районной так и сказали: «Восстановлению зрение не подлежит». Во как! А дали-то ему в лоб всего раз. — Он прощупал взглядом лицо Игоря. — Тебя же так, милый, отмудохали, что месяц тужиться нельзя. А может — и всю жизнь. Так-то!

Игорь затрясся в беззвучном смехе.

— Дед, а что твой Федор перед этим выпил?

Трофимыч удивился несуразности вопроса.

— А что все пили, то и он. И никому вреда от того не было. — Он толкнул Игоря локтем в бок. — Вот ты сидишь, как на толчке, и трясешься. От этого кровь из задницы в голову ударяет.

— Откуда… и куда? — давясь смехом, переспросил Игорь.

— Ай, еще образованный! — махнул рукой Трофимыч. — Вот ослепнешь, как тот еврей Гомер…

— Да грек он! — выдохнул Игорь и захохотал в голос.

— Ага, я его портрет видал! Чистая синагога.

Корсаков откинул голову назад, небольно ударившись о стену. Стена ответила гулким пустым звуком.

— Оба-на!

Игорь обернулся, сразу став серьезным. Постучал костяшками пальцев по стене. Повторился тот же с глухим эхом звук. За стенкой явно была пустота.

Он встал, пошел вдоль стены, простукивая каждые сантиметр.

— Уже торкнуло, — заключил Трофимыч. — Дотужился!

— Тихо, ты!

Посмотрел на потолок. Потом пригляделся к стене.

— Дед, а ведь за стенкой еще что-то есть. Типа потайной комнаты без окон. Раньше такое помещеньице «черный кабинет» называли. Тащи-ка инструмент!

Трофимыч резво метнулся в коридор и приволок кувалду.

— Лом же есть и молотки!

— А кого нам тут стесняться? — возразил Трофимыч.

Прицелился и ухнул кувалдой по стене. По дому поплыл низкий рокот.

В месте удара, только расползлись обои и отлепилась штукатурка.

— Старинная работа. — Трофимыч опустил кувалду. — С кондачка не взять. Раньше, Игорек, на яйцах раствор замешивали. О, как! От того и такая крепость.

— Кончай, базар! — поторопил его Корсаков.

— Это я с силой мысли собираюсь. Потому как махать кувалдой без головы — дурная работа.

Трофимыч перекрестился, поплевал на ладони, вцепился в рукоятку. Прицелился, и, сипло вдохнув: «Господи, помоги!», обрушил удар в точно выбранное место.

Раздался хруст, и выбитый кирпич провалился в пустоту. За стеной с шорохом посыпалась труха.

— Мастер!

— А то! — усмехнулся Трофимыч. — Сейчас полегче пойдет.

Десятком ударов он расколупал дыру в полуметре от пола, достаточную, чтобы пролезть внутрь потайной комнаты.

Трофимыч отложил кувалду и потянулся к дыре.

— Погоди! — удержал его Корсаков.

За рукав оттащил Трофимыча к окну. Распахнул фрамугу. В затхлую атмосферу комнаты ворвалась струя теплого ночного воздуха.

— Надо подождать, — объяснил Корсаков. — Если кабинет замуровал хозяин, а не пришлые, он вполне мог побрызгать какой-нибудь алхимией.

— Типа дуста?

— Типа, — не стал вдаваться в подробности Корсаков. — Да и мало что за гадости там за столько лет скопиться могло. Пусть проветрится.

Трофимыч поскреб за ухом.

— Ага. Мужик у нас один говорил, на дело, мол, нужно брать хотя бы одного образованного. Иначе спалиться можно чисто по дурости. Ты же в институте учился, да?

— На худграфе.

— У-у! — Трофимыч оттопырил губу. — То-то я смотрю, ты — вылитый граф. Только — худой больно! — Он затрясся от смеха.

— Да иди ты! — отмахнулся Корсаков.

Он подошел к дыре. Подобрал с пола камушек, по прямой бросил вовнутрь. Камень, клацнул о противоположную стену, не пролетев и трех метров.

— Ну, сначала разведаем, что там, а потом решим, ломать стену дальше или нет.

Он приготовился просунуть голову в дыру, но Трофимыч остановил, схватив за рукав.

— Не суйся, Игорек! — прошептал он. — Ты хоть и образованный, но и я не пальцем сделанный. У нас ни кто в пустую избу не войдет, не спросив разрешения.

— У кого, если там никто не живет?

— Раз дом есть, значит и житель в нем есть. Может, ты не видишь его, а он живет. Домовой, например.

— И что теперь делать?

— А ты спроси: «Хозяин, можно войти?» Если почуешь, что разрешил, то входи. Нет — беги. А то беда будет.

Трофимыч заметно дрожал.

— Ладно. — Игорь повернулся к дыре и прошептал: — Хозяин, можно войти?

Темнота за стеной ответила едва различимым протяжным воем.

«Сквозняк», — успел подумать Корсаков.

И с оторопью почувствовал, что его буквально засасывает в черный зев дыры.

Огонек зажигалки задрожал и опал. Темнота отлепилась от стен и обволокла тугим, войлочным коконом.

— Трофимыч, дай свою зажигалку!

— Давай, я лучше за переноской слетаю.

— Не надо, тут свечи есть, — сказал Корсаков.

И только тут до него дошло, что мыши за столько лет почему-то не тронули свечи. Они так и остались стоять белыми столбиками в канделябре.

И, вообще, на сколько успел заметить Корсаков, все в комнате осталось в неприкосновенности. Даже вековой пыли, вопреки, ожиданиям не было. Только легкий пепельный налет на гладкой поверхности стола. Словно нерадивая служанка забыла протереть перед приездом хозяина.

Трофимыч просунул руку в дыру, заискрил зажигалкой.

Корсаков вытащил ее из закоргузлых пальцев деда, поднес огонь к свечам.

Дрожащий золотисто-янтарный свет заполнил комнатку. В ней едва уместились секретер, столик на гнутых ножках и массивное кресло. Пахло сухой лавандой, сургучом и лишь чуть-чуть пылью.

Игорь протянул руку к стопке книг на столе.

Хозяин «черного кабинета», если судить по иллюстрациям, явно увлекался черной магией.

«Латынь. Увы, не знаю… Французский. Греческий. Опять латынь. О, немецкий… Изданы в конце семнадцатого. Состояние идеальное. Бог знает, сколько они стоят!»

Корсаков отложил книги, взял плоский футляр. Сафьяновая кожа. Тисненый золотом герб: орел с треугольником в когтях, над его головой солнце в виде Всевидящего ока. По ленте, окружающей орла, рассыпан мелкий бисер латинских буковок.