Олег Маркеев - Таро Люцифера

— Тогда, выпей со мной, Игорек. А то настроение у меня, прямо слово, боевое. Я уже успел со своей крысой до развода дособачиться. Никакого сочувствия. Вернусь, квартиру делить будем. — Он сплюнул. — Вся гадость от баб. Правильно говорю?

— Ну, бывают и приятные моменты, — мягко возразил Корсаков.

— Именно, что — моменты. Типа этого праздника души. — Он ткнул пальцем через плечо, указав на гуляющую свадьбу. — А потом будет пожизненное похмелье.

Участковый снял фуражку, взъерошил прилипшие к лысине прядки. Взгляд его упал на «стетсон» Корсакова.

— О! Дай-ка, примерю твою ковбойскую. Сколько хожу, столько завидую.

Он отложил свою фуражку, сграбастал «стетсон» и водрузил себе на голову.

Бутылка при этом скатилась со скамейки, Корсаков выбросил руку, и успел подхватить ее в сантиметрах над землей.

— Ковбой! — похвалил его Сергей Семенович.

Он с аппетитом сглотнул.

— Давай ее сюда, красавицу.

— Сергей Семенович!

— Что, уже со мной и выпить западло? — обиделся участковый.

Он, не принимая возражений, вытащил бутылку из напряженных пальцев Корсакова. Посмотрел на этикетку.

— На коньячок перешел? Богато живешь.

Корсаков мысленно взмолился всем богам, демонам и чертям сразу. Но, знал, судьбу бутылки уже ничем не изменить. Стоило только посмотреть на алкогольно-жадный блеск, в глазах Сергея Семеновича.

— Вообще-то Лени Примака коньяк.

У Сергея Семеновича мысли шли своим путем.

— О, а ты на друга баллон катил, — заключил он. — Ты за него штраф заплатил, а он — коньяком проставился. Все по-людски. — Он взболтнул бутылку. — Вроде бы, не фальшак. Как по-русски называется?

— По-русски — «Хеннесси».

Участковый передал бутылку Корсакову, выложил на скамейку австрийский ножик.

— Ты расколупай пробку, Игорек. А я за стаканом схожу, — сказал он, вставая. — Не бомжи же мы, такой напиток из горла сосать.

Тяжко переваливаясь, он побрел к ресторану.

Первым желанием Корсакова было сорваться с низкого старта с бутылкой, как с эстафетной палочкой, в руке. Даже судорога по икрам пошла. Потом пришла мысль, что глупо бегать от судьбы. Хоть она и явно мухлюет, сдавая карты.

И сразу на душе стало легче.

«Если верить рассказам бабушки, у нас в роду гусарили все мужики без исключения. Кровь ордынских князей, видимо, покоя не давала. Куролесили так, что небу жарко было. Но чтобы двухсотлений коньяк с околоточным пить… Такого еще не случалось», — усмехнулся Корсаков.

И острым австрийским лезвием сковырнул золото луидора.

Жизнь улыбается тебе, а ты шлешь ей воздушный поцелуй, когда по венам твоим бежит жидкое золото коньяка. Кто пил, спорить не станет.

А если это не обычный марочный продукт, а чистая амброзия двухсотлетней выдержки? Господа, надо вовсе не иметь души, чтобы, вкусив божественный нектар, не ощутить себя равным богам!

Корсаков спешил к Трофимычу за новой бутылкой, взамен той, что по прихоти судьбы бальзамом излилась на израненную душу участкового. Корсакову досталась ровно половина, и под действием волшебного напитка он не шел, а летел на крыльях счастья, распугивая мирных граждан, совершающих поздний променад по Арбату.

Ошалевший не столько он выпитого, сколько от запредельной несуразности всего произошедшего с ним за последние сутки, он чувствовал на своих губах глупую улыбку, выигравшего миллион идиота. По всем раскладам, избитый и растоптанный, загнанный в свою конуру и обложенный со всех сторон, он должен был свернуться калачиком и дрожать в предсмертной тоске. А он шел, нет, летел на черных крыльях распластавшегося плаща, подобный тому непокорному ангелу света, что бросил вызов самому богу и, насколько известно, ни разу об этом не пожалел.

Рифленые подошвы армейских ботинок вминали арбатскую мостовую. Звезды смотрели с небес. А красивые женщины провожали взглядом.

У фонтана с золотой Турандот кучковалась компашка неформального вида выпивох. Корсакова узнали.

— Лис, давай к нам! — крикнул парень, салютуя пластиковым стаканчиком. — Славич проставляется.

— Позже, други игрищ и забав, чуть позже! — ответил Корсаков, не сбавляя гренадерской поступи.

Он свернул в переулок, прошел под аркой, где кто-то невидимый громко копался в мусорных баках, переулком вышел к палисаднику.

Особняк затаился в темноте, как унылый бомж в темном парадном.

Игорь тихо свистнул и громко объявил:

— Трофимыч, ахтунг-ахтунг, в небе Корсаков!

Он вбежал по лестнице.

В доме стояла гробовая тишина.

«Оно и хорошо, — отметил Корсаков. — Хуже было, если бы тут гульбарий шел в полный рост. На халявное пойло у нас народ летит, как мухи на дерьмо. Но Трофимыч, как выяснилось, мужик серьезный».

— Дед, ты где? — крикнул он в темноту.

Ответа не последовало. Только эхо, поблукав по лабиринту дома, увязло в темноте, как в старой вате.

— Дед, эй! Не бойся, один я! — крикнул Корсаков, проходя через зал.

Показалось, на втором этаже негромко хрустнула половица.

— Я поднимаюсь.

Корсаков, стараясь создавать побольше шума, затопал по лестнице.

Замер на середине. Света на втором этаже не было.

Сердце гулко заколотило в груди. Как сквозняком, выдуло хмельное веселье.

— Трофимыч, что без света сидишь? — понизив голос, спросил он.

Поднялся на последнюю ступеньку.

Под каблуком тонко треснуло стекло. Он присел, на ощупь нашел осколок. Был он вогнутый и прозрачный, как январский лед.

«Лампа!» — грохнуло в голове.

Корсаков настороженно замер. От всей души выругал себя, что, поддавшись импульсу, остался без оружия. Трофимыч максимум из чего стрелял, так из «тулки», куда ему совладать с ТТ; в корову с двух шагов не попадет.

Игорь осмотрелся в поисках чего-то, способного послужить оружием. В переделах досягаемости ничего лучше, чем обломок перил с острым концом не нашлось. Он подхватил его, как дубину, взвесил в руке. Солидная тяжесть дубовой палицы внушала уверенность.

— Дед, ты где? — громко крикнул Корсаков и бесшумной тенью скользнул в коридор.

Стоило сделать шаг, как под ногами предательски заскрипели осколки лампы. Пустой патрон раскачивался на проводе, тихо постукивая по косяку.

Игорь сделал шаг вперед. И едва успел пригнуться. Из темноты на него устремилась разлапистая тень, пронеслась над головой, обдав запахом перьев и гнили.

Корсаков кувырком прокатился по полу. Оглянулся. И невольно перекрестился.

Черная тень, ударив по воздуху огромными крыльями, застыла над перилами, а потом вытянулась, став похожей на торпеду, вылепленную из густого дыма, и с воем взмыла вертикально вверх. Где-то под крышей грохнуло, заскрежетало, словно клещами рвали металл, с потолка вниз посыпалась труха и мелкие щепки. Потом вновь в доме повисла тишина.