Олег Маркеев - Таро Люцифера

У друга были шикарные имя и фамилия — Иван Бесов. «Карьеру в Голливуде можно сделать одной фамилией. Прикинь: „русский гангстер Иван Бесов и агент Рокки Сталлоне“. Это же стопроцентный кассовый успех!» — подкалывал друга Корсаков. Иван только улыбался в ответ улыбкой Ильи Муромца и смущенно прятал кулаки, одного удара которых было бы достаточно, чтобы трагически оборвать карьеру американского качка.

Иван был из тех русских детинушек, что мухи не обидит. В его мощном и устрашающем теле, словно сработанном по чертежам тяжелого танка КВ и из тех же легированных материалов, жила душа ребенка. Иван по натуре не солдатом и завоевателем, а строителем и художником от Бога.

Реставратор по образованию, он долго не мог прижиться в мастерских, где смотрелся слоном в лавке старьевщика. Пришлось союзничать с архитекторами и подвязываться в их артельный промысел в качестве консультанта по декору и специалисту по «сухому закону» на вверенных объектах. Пить Иван боялся, хватило одного раза, когда чуть не попал в тюрьму за нанесение тяжких телесных повреждений группе лиц из десяти человек. Было это на первом курсе института. С тех пор грамма спиртного в рот не брал. А один только его вид отшибал у работяг алкогольную зависимость на всю рабочую неделю.

Его звездный час пробил, как только в стране завелись богатые и умные, решившие, что новодел «а-ля средневековый замок» находятся в одном стиле с пресловутым бордовым пиджаком. Люди большого полета, как правило — англофилы, решили делать ставку на традиционные ценности и стали скупать разоренные родовые гнезда русской знати. Иван Бесов, набивший руку в работе с бригадами шабашников и виртуозно владеющий штихелем, стал пользоваться спросом.

Единственным и не подлежащим обсуждению условием, которое он выдвигал заказчикам было то, что от прорабства при очищения руин от бурьяна до последнего штриха на позолоте потолка поручается ему одному.

«Я сказал, я сделал. И за свое слово отвечаю. Мне подельники не нужны», — заявлял Иван и выкладывал кулаки на синьку проекта. Многие англофилы из заказчиков не нуждались в разъяснении значения слова «подельник» и легко соглашались.

Реставрация имения князей Белозерских была пиком карьеры Бесова. Он ухватился за заказ по двум причинам: впервые ему поручили восстановить усадьбу полностью, до деталей, как она была при Белозерских, и заказчик, как оказалось, сам был потомком князей. По линии жены, если честно, но это не так уж и важно.

Бесов, едва подписал контракт, укатил в Ольгово, где безвылазно жил третий год. Корсаков, когда окончательно доставала Москва, приезжал к Бесову отдохнуть телом и душой. Телом, потому что при Бесове пить было невозможно. А душой, потому что Иван своей кристальной чистой душой действовал, как порошок «Тайд»: отстирывал и отбеливал без утомительного полоскания мозгов. Сиди с ним рядышком вечерком, попивай чаек с сигареткой — и все само собой отпадет, затянется и заживет так, что следа не останется.

Корсаков прибегал к помощи Бесова только в самых крайних случаях и держал это в большом секрете.

Чем меньше людей знает, где ты черпаешь силы, тем дольше проживешь.

На объекте стояла полуденная тишина.

Корсаков отметил, что со времени его последнего приезда, произошли существенные перемены, хотя до первого бала по случаю новоселья было по-прежнему далеко. Стекла были вставлены только на втором этаже, на первом проемы все еще закрывали фанерные щиты.

Иван Бесов поджидал его на парадном крыльце, сверкающем недавно отполированным мрамором. Улыбка Ивана сияла еще ярче. В военно-дачном наряде: испачканные краской штаны с накладными карманами, камуфляжная куртка на голое тело и легкомысленная бейсболка козырьком назад, он был похож на латиноамериканского полковника, совершившего удачный переворот и обживающего разгромленный президентский дворец.

Корсаков поставил пакеты у ног и, сорвав с головы «стетсон», согнулся в земном поклоне.

— Барин, Иван Денисович, не прогневайтесь, окажите милость, приютите! — по-крестьянски жалобно проблеял Игорь.

Бесов громко захохотал.

— Игорек, не прикидывайся! Ты, чертяка, похож на народовольца, неудачно швырнувшего бомбой в царя. — Он подбоченился. — Иди в дом, карбонарий недобитый, батя сегодня добрый!

Корсаков водрузил на голову шляпу и, войдя в роль, презрительно-небрежно, по-петербуржски грассируя, произнес:

— Мон шер папа, когда мы покончим с самодег-жавием, я отдам дом к-г-рестьянским деткам. Граф Лео Толстой гово-гит…

— Во! — Иван сложил пудовую фигу. — Свой пусть отдает, коли из ума выжил. А мой — во! — Он сложил вторую фигу.

— Фи, папа! — Корсаков встал в позу. — Как это не… Не демок-г-ратично!

— Зато — практично! — сурово отрезал «папаша».

Бесов захохотал, сбежал с крыльца, обнял Корсакова.

— Здорово, Игорек!

Корсаков, задохнувшись от боли, не смог вымолвить ни слова.

Иван отстранился, заглянув в его перекошенное лицо.

— Крепко на этот раз досталось? — спросил он.

— Еле уполз, — признался Корсаков.

— Сюда дополз — и ладно. Считай, жить будешь. — Иван подхватил пакеты. — Жратвы-то сколько!

— Лишней же не будет.

Иван кивнул и первым пошел в дом.

Антиквариат в дом завозить еще не пришел срок, и Бесов пользовался самолично изготовленной мебелью. «Гарнитур „Три медведя“», — в шутку назвал это произведение искусства Корсаков. Все было мощным, надежным, но не лишенным своеобразного изящества.

Они расположились в вольтеровского стиля креслах, сработанных из оструганных бревен. Столешницей служил круговой спил большого дуба, положенный на четыре пенька диаметром поменьше.

Под спальню, кабинет и прорабскую Бесов приспособил комнаты на «людской» половине дома. Рабочие у него жили в двух вагончиках, «чтобы дом не загадили», как объяснял он.

— А где народ? — поинтересовался Игорь.

— Расчет пропивает, — угрюмо ответил Бесов, сосредоточенно пережевывая кусок колбасы.

— Запили?

Бесов отрицательно затряс головой, сглотнул и ответил:

— Два месяца их в узде держал. Закончили работу, деньги получили — и ура. Прямо в поселке начали, даже до станции, паразиты, не дошли. — Он пожал плечами. — Что за народ, не пойму! Ну нет уже социализма, детский сад кончился, а они, как дети малые. Звери, а не люди. Работают, как быки, пьют, как лошади, и живут, как свиньи.

— Еще тырят, как хорьки, — подсказал Корсаков.

— Не, у меня этот номер не катит. Тырят они только, чтобы на водку поменять. — Он подлил себе духовитого чая, настоянного на травах. — А я пить не даю.

Корсаков рассмеялся.

— Ты, как Горби, сам не буль-буль, и народу — ни-ни.