Олег Маркеев - Таро Люцифера

— Бог в помощь, командир, — приветствовал его Корсаков. — Заслуженного художника СССР еще возить не доводилось?

Дядька поправил замасленный картуз.

— Ты, что ли, заслуженный?

Корсаков отряхнул шляпой плащ, припорошенный белой пудрой гравия. Подумал, что сил на долгий спектакль не осталось, и если дядька быстро не согласится, то придется применять силу. Пусть даже с угрозой сесть потом за угон. Лучше уж на три года в лагерь, чем на веки вечные в клетку рядом с Жуком.

— Восстанавливаю усадьбу Белозерских. В Ольгово. Подбросишь?

— В Ольгово? Так там уже, вроде, есть художник.

— Иван? Он всего лишь реставратор. А я — автор проекта. Почувствуй, так сказать, разницу.

Дядька нашел в кармане семечку. Толстым ногтем отколупал шелуху, бросил зернышко в рот.

— Я картошку тута продаю. — Он указал на мешок. — Ни хрена сегодня не продал.

— Оно и понятно, все покупатели в Москве.

— А мафия где? Там же. Прямо на Кольцевой отымут, сунут в карман рвани — и поворачивай оглобли, пока цел. Так-то! А на что бензин покупать? Картошку в бензобак не заправишь.

Через площадь, грузно переваливаясь на полусогнутых ногах, затрусил милиционер.

— Слышь, Жорка! Чой там? — заорал ему дядька.

Милиционер сбавил скорость. Сорвал с головы фуражку, обмахнулся, как веером.

— Да, бля, кто-то не рельсы упал! Щас фарш собирать будем.

— Мост через рельсы пятый год чинят, чо ты хош!

— Ай! — отмахнулся милиционер и побежал к станции.

— Такие дела, заслуженный.

Мужик с выражением посмотрел на мешок.

Корсаков прикинул, что дядька вполне человек, раз знается с местным ментом. А что рожей не вышел, так это генетика и регулярная алкогольная интоксикация.

— Картошка-то нормальная? — привередливо, как на базаре, спросил он.

— Первый сорт! — с радостью включился в торг дядька. — Хош жарь, хош вари, хош так ешь. Чистый крахмал.

— От крахмала, командир, только воротнички стоят, — пробормотал Корсаков, делая вид, что разглядывает плоды аграрного творчества, насыпанные в мешок. — У тебя приличным мясом разжиться можно?

Дядька с сомнением посмотрел на одежду Корсакова.

— На счет кабанчика только по осени. Не сезон.

— Буду иметь ввиду. — Корсаков сунул руку в карман. Вытащил ворох банкнот. — Мне работяг кормить надо. Как тебя зовут?

— Гавриил. Можно и Гаврилой. Не обижусь. — Дядька прочно вцепился глазами в деньги. — А вас как?

— Алексей Примак, — не моргнув глазом, соврал Корсаков. — Член правления Московского союза.

«Член правления», «Московский» и «союз», в союзе с ворохом купюр, произвели на мужика неизгладимое впечатление.

— Решим мы с тобой так, Гавриил. — Корсаков решил тут же закрепить успех и деловито стал выуживать сотенные. — Двести за мешок картошки. Плюс сто за доставку. И осенью подгонишь нам кабанчика. О цене договоримся на месте.

Кадык на морщинистой шее дядьки дрогнул.

Корсаков протянул деньги.

— А твоя колымага быстро ездить умеет? — Корсаков с сомнением посмотрел на частный самосвал для картошки. — Что-то она мне не внушает…

— Да она летает! А я самую короткую дорогу знаю.

Дядька выхватил деньги и быстро сунул в нагрудный карман рубашки.

«Рожденный ползать, летать не может» было сказано по «жигули».

Обрусевший «фиатик» старался, как сивка, но больше, чем позволяла дорога, выжать из себя не мог. Он дребезжал, постукивал и поскрипывал, брыкался на каждом ухабе, но все безрезультатно. Стрелка спидометра качалась на отметке «шестьдесят».

Возможно, он и мечтал в новой жизни родится «лендкрузером» или «гранд чероки», но железным нутром своим уже осознал, что нет смысла в реинкарнации, если экспортируют тебя в Россию. Российские дороги укатывали и не такую технику. Немецкие «тигры» и те не выдержали.

Невдалеке от дороги в зарослях ивняка мелькнула речушка. Черная сонная вода. Белый комок спящей на воде утки.

«Мария», — по странной ассоциации всплыло в голове.

Корсакову вспомнились умиротворение покой, исходящий от молодой женщины, подруги Ивана Бесова.

«Действительно, когда она рядом, словно у тихой речушки сидишь. Неспешно течет вода, не путая мысли и не зовя за собой. Просто сочится из ниоткуда в никуда. Сама по себе, сама в себе. Можно окунуть пальцы в темную воду и, как в зеркале, увидеть, что было и что будет. И знание это не сделает тебя несчастным. Просто еще лучше осознаешь, что место тебе здесь — у тихой воды, в тени деревьев. Покой. Ни омутов тебе, ни водоворотов, ни белых от ярости водопадов. Песок на дне виден, как через темное стекло. Да изредка мелькнет тень рыбешки. Покой между небом и землей».

Все женщины Корсакова были стихиями. Амазонками, ниагарами, ориноко и ленами. Самая примитивная была Невой-рекой, что умеет течь вспять и выходит из гранитных берегов, когда ей заблагорассудится. Была еще таинственная речка Квай. Стратегического значения ручей в джунглях. И было делом чести, как в том классическом фильме, навести через нее мост. Не сложилось. В самый последний момент все полетело к черту. Одна радость, что попробовал …

«Ивану просто повезло. А может быть, просто знал, что покой дороже, к-хм, гидротехнических характеристик».

— Щас мост будет, уссышься, — пообещал водитель Гавриил.

Корсаков с обреченностью пресытившегося туриста приготовился восторгаться местной достопримечательностью.

Та же самая речка, что вызвала ассоциации с Марией, попетляв по лугу, пересекла проселок.

Мост через нее оказался чисто символическим. Вбитые в дно реки бревна и остатки настила.

Гавриил со смаком вдавил тормоз. Машина, чуть не просыпавшись деталями на дорогу, резко замерла, клюнув передком.

— Во! — С гордостью экскурсовода-энтузиаста указал Гавриил. — «Мост жизни» называется. На ту сторону перебрался, считай, будешь жить.

От настила остались только две подозрительного вида доски, ничем не закрепленные. Высота мостика была метра полтора, плюс глубина речки около того. Не знаменитые «Золотые ворота», конечно, но падать неприятно. Даже если уцелеешь, машину без трактора уже не вытащить.

— И нафига ты меня сюда привез?

— Так, дорога короче.

— А это что? — Корсаков ткнул в сторону мостика.

— Ай, ерунда. Я же местный. Каждый раз тута езжу.

— Вредительство какое-то, — проворчал Корсаков. — Ну, кому он помешал?

Гавриил глубокомысленно хмыкнул.

— Обществу.

— Чему-чему? — спросил Корсаков.

— Городскому не понять. Обществу. Людям, в смысле. — «Людям» он произнес с ударением на первый слог, невольно зарифмовав с пятибуквенным обозначением нестойких на передок женщин. — Людям нормальным помешал.

Гавриил помусолил пальцами козырек кепки. И продолжил посвящать городского в перипетии местной общественной жизни: