Ганс Эверс - Избранные произведения в 2-х томах. Том II. Подменыш (роман). Духовидец (из воспоминаний графа фон О***)

– Ну, доктор, – спросил он его, – получили ли вы мой чек?

– Благодарю, – усмехнулся врач, – сто тысяч! Но я их не заслужил. Вы оплатили моё неслыханное счастье, но не моё искусство. Уважаемая коллега Рейтлингер с сегодняшнего дня – сияющее солнце на небе науки, а я, в лучшем случае, её Луна. Однако я придаю моей работе так же мало значения, как и простейшей операции слепой кишки. Если я буду иметь ещё тысячу подобных случаев, все они окончатся скверно. Таково и сегодня моё глубочайшее убеждение. Такая цепь счастливых случайностей не может сложиться снова.

– А что с Иво? – спросил Ян.

– Иво? – сказал врач. – Вы не знаете? Он умер. Жаль, я бы охотно продемонстрировал его сегодня. Выздоровление шло очень хорошо. Мои искусственные органы, казалось, прекрасно исполняли свою роль, хотя, конечно, и не доставляли эстетического удовольствия. Я оставил здесь при нем молодого Прайндля, когда сам должен был уехать. Он взял его сначала в Бармштедскую больницу, а когда Иво можно было уже перевозить, отвёз его ко мне в Бриксен. Я делал все возможное, но парень решительно не хотел поправляться. Никогда в жизни я не видел больного с таким отсутствием воли к выздоровлению. Это был не саботаж, а пассивное сопротивление. Я выписал его танцовщицу, надеясь на её влияние. Она приехала тотчас же, но Иво не захотел её видеть. Он прятался за спиной сестёр. У нас в больнице сестры-монашки, а вы знаете, что в больничном распорядке орденские дамы влиятельнее врачей. Ифигению не допустили, она должна была уехать. Просила кланяться. Она теперь танцует в Вене у Ронахера. Я долго говорил с Иво. Все испробовал. Ничего нельзя было поделать. Он уже больше не плакал, а раньше у него не просыхали глаза. Теперь он разыгрывал покорного стоика, героя из рода мучеников. Он постоянно жаловался на бессонницу и боли. Я убеждён, что он совершенно не страдал. Он собирал даваемый ему веронал. После его смерти я нашёл в его ночном столике большие запасы. Когда я к концу недели уехал, он очень недурно проводил время. Бегал на лыжах по горам. В его коридоре прислуживала сестра, отличавшаяся особой бестолковостью. Короче, в одно утро он не проснулся. Когда я приехал, он уже был давно без дыхания.

Доктор остановился, взглянул на ворота, куда въезжали двое господ.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Этого Рейтлингер могла бы и не приглашать!

Ян обернулся.

– Кого вы имеете в виду? – спросил он.

– Воронова! – ответил врач. – Вы ведь его знаете по Парижу.

– А кто ещё присутствует? – осведомился Ян.

– Посмотрите кругом, – ответил Фальмерайер. – Тут все, кто как-нибудь занят биологией. Некоторых вы сами посетили год тому назад. Там вон стоит Штейнах, смеётся и сияет. Он, несомненно, один из немногих, кто поздравляет Рейтлингер с успехом без всякой зависти. Тот, кто с ним говорит, – Пецар из Парижского биологического института. Рядом с ним – Кнут Занд из Копенгагена. Трое у буфета: Ридль из Праги, Вексер из Фрейбурга, третий, который только что отставил пустой стакан, – Лармс, тюбингенский корифей…

– А кто этот молодой, очень элегантный господин впереди?

– Этот? – воскликнул Фальмерайер. – Смотри-ка, и он здесь! Его фамилия Янаушек. Мы звали его всегда Анатолем сладким. Мы вместе учились – Рейтлингер, он и я. Старик, с которым он разговаривает, – наш уважаемый учитель профессор Лайбль, из Вены, лучший пластицист в мире! Но Анатоль не так уж молод, как кажется. Он на несколько семестров старше меня.

Элегантный господин пробрался сквозь толпу и подошёл к докторше. Он носил гамаши, полосатые брюки и чёрную визитку с цветком в петельке. Ян вгляделся: накрашенное лицо, отсвечивающие волосы пылают золотом. Янаушек протянул докторше руку, показывая большие тёмные жемчужины на своей манжете.

– Как я рад снова видеть вас, многоуважаемая! – воскликнул он. – Вы выглядите очень внушительно, право, почти как мужчина!

– Благодарю, – прошипела докторша, – могу вам вернуть комплимент, милый Анатоль: вы также выглядите почти как мужчина!

Доктор Фальмерайер улыбнулся:

– Вот это настоящая Рейтлингер, как всегда! Она ни у кого в долгу не останется. Слышите, как смеются эти господа. Вся пресса собралась вокруг неё. Нет ни одной крупной газеты, которая бы не была представлена. Острое словечко прилипнет к сладкому Анатолю на всю жизнь!

В зал вошёл маленький человек, ноздреватый, очень бледный, в золотых очках. За ним следовали несколько молодых людей.

– Это приехали близнецы! – воскликнул Ян. – Тайный советник доктор Магнус со своими магнолиями, всем цветом Сексуально-научного института.

Докторша пошла навстречу вошедшему.

– Это прекрасно, что вы приехали, дорогой тайный советник, – сказала она, – я уже боялась, как бы вам снова не пришлось выступить на суде в качестве эксперта. Ни одного процесса об убийстве без доктора Магнуса, великого проповедника снисхождения! Что за наслаждение – вырывать всякого убившего в порыве страсти из когтей огрубелой юстиции, которая до сих пор не хочет понять, что в новом мировом порядке действует правило: каждому зверёнышу – его наслажденьице, если он только верно его выберет! Освежиться, учитель? Стакан пива? Коктейль? О, я забыла, что это преступные напитки, несовместимые с вашей кротостью. Чашечку шоколадика, стаканчик лимонадика, потянуть через соломинку?

Тайный советник Магнус нисколько не обиделся. Благодушие ни на одну секунду не покинуло его.

– Вы сегодня в хорошем настроении, уважаемая коллега! – смеялся он. – Можно попросить чашку чая?

Гелла Рейтлингер кивнула головой и взяла под руку доктора Янаушека.

– Окажите мне небольшую помощь, сладкий Анатоль! Принесите тайному советнику чашечку чая, но не слишком крепкого. И побольше сливочек, и с печеньицем!

Она захлопала в ладоши и громко крикнула:

– Господа! Думаю, что нас уже достаточно. Прошу вас пройти в зал для докладов.

Крупными быстрыми шагами она вскочила на лестницу. За ней медленно следовали собравшиеся.

* * *

В зале не оставалось никаких ярмарочных украшений. Сурово висели портреты знаменитостей на выштукатуренных стенах. Скучные пальмы торчали по углам и между окнами. Два больших миртовых дерева конусоидной формы обрамляли кафедру. Гости занимали места. Впереди, в первом ряду, сел гигант – профессор Сан-Гейкелюм из Утрехта. Он гладил свою длинную белоснежную бороду, вытягивая из кармана слуховую трубку. Зал был набит битком. Сестры принесли добавочные стулья, и все же некоторые господа стояли у стен. С большим трудом Ян и доктор Фальмерайер, вошедшие в числе последних, нашли себе местечко сзади, у последнего окна. Врач взобрался на кадку с пальмой, возле него Яй прислонился к подоконнику.