Виктор Новиков - Гуннхильд

Рагнар стоял спиной к Харальду, облокотившись на бортовой брус.

Разговор начинать бывает трудно. Пару раз Харальд открывал рот и передумывал…

– Молчишь? Ну молчи дальше. Ты едва ли десять слов сказал за всё плавание.

Харальд так разозлился на собственное косноязычие, что не заметил, как эти слова слетели с языка. И за ними свалилось по тяжеленному мешку с каждого плеча.

Рагнар, наконец, разлепил губы:

– А ты хочешь, чтобы я пел тебе песни? Я плохой певец, Харальд.

В его тёмно-карих глазах больше не плавала отколотая от льдины молчаливая смерть. Гора растаяла под солнцем, и опасный сук из её внутренностей пошёл ко дну.

Лицо его ничего не выражало, будто бороду, усы, морщины у носа заткали слоями паутины невидимые пауки. Может, тот колючий взгляд привиделся? Вспомнился не ко времени?..

«Он заговорил. Так что пересиливай себя, Харальд, отвечай».

– Нам не нужно будет бояться, что ты язык проглотил.

Харальд опёрся на один из прибитых к борту щитов – ближайший к Рагнару, с красным соколом.

Рагнар сдвинул локти, освобождая ему место.

– Мы бы послушали твои плохие песни…

– Какие? – буркнул Рагнар, исподлобья посмотрев на Харальда. – Я знаю много песен, Харальд. Про богов, о море. Все они хорошие. Я даже когда-то сложил одну, – Он отвернулся дальше созерцать пузырящуюся морскую пену, смешанную с утренним светом. – А что толкает людей складывать хорошие песни? Иной раз и горящая деревня. Быть может, та, откуда ты родом.

Харальд стукнул кулаком щит с раскрашенным соколом. Как нос, как скулу, как живот врага. Плевать на вконец сбитые костяшки.

Вышло громко. На них с Рагнаром пялились. Харальд чувствовал любопытствующие взгляды даже сквозь шерстяной плащ с поднятым до ушей воротником.

– Ты клялся!.. – зашептал он с яростью. – Ты на мече Ингвара клялся! Что прошлое осталось в прошлом! Нет? Это для тебя ничего не значит? Ни я, ни Торвальд, ни Ингвар? Всё было впустую?

Вздрогнул ли Рагнар от его прямых вопросов, Харальд не заметил. Но на виске у Рагнара забилась жилка. И шевельнулась борода, а рот в ней сжался в злую щель.

Рагнар, опустив голову на грудь, выцедил нитку слюны. Сплюнул, растёр мыском сапога, хрустнул плечами, поникшими после ночи за веслом.

– До сих пор меня винишь? – снова спросил Харальд.

А Рагнар снова замолчал.

Но когда Харальд опять стукнул щит, чуть было не полетевший от этого в волны, и развернулся уходить, Рагнар сказал:

– Сразу видно, как редко в своей жизни ты прощал. Но я давно знаю тебя, со всеми твоими потрохами. Всё, что ты мог сделать – ты сделал вдвойне. Я оценил это тогда и ценю сейчас.

Харальд несколько мгновений переваривал услышанное.

Его смех, неуверенный сначала, потом нарастающий – пока не отозвался отгласами с берега – заставил напрячь загривки оба ряда гребцов. Харальд с размаху хлопнул Рагнара по спине, а Рагнар опустил голову. На сей раз в его бороде была улыбка.

Харальд прокричал – нет, даже проорал! – гребцам, тормоша Рагнара за обширное плечо:

– Хвала Пресветлым Асам, я вернул брата!..

И тихо-тихо, уже совсем стискивая Рагнара, спросил:

– Так что ж ты молчал?

– Помучить тебя, дурака, подольше хотел.

Час спустя Харальд подменял Хёгни-кормщика. Пристань покажется через три поворота дикого побережья, и по обычаю заводить в неё корабль будет хозяин. Мачту сняли, парус завязали, гребли вполсилы – течение по осени сильное и само несёт в нужном направлении.

Около бокового руля стояли ящики, и на них, закутавшись в медвежью шубу, отлёживался Рагнар. Все остальные из его смены спали у сложенной вдоль палубы мачты. Гребля их уморила – никто не ворочался в волнении от того, что скоро берег и дом. Но Рагнар не спал. Кашлял и ворочался, устраиваясь поудобнее.

Харальд, стоя рядом, следил за ним краем глаза – и тщетно надеялся. Радости от грядущего прибытия в Волчье Гнездо на лице Рагнара не читалось. Это были чужие ему места.

– Харальд, – вдруг позвал Рагнар.

– Да.

– Кто тот мальчишка, которому ты приказал меня подменить?

Харальд с силой сжал рукоять руля. Рукоять была резная, с узором, отпугивающим зло. Он посмотрел на свои ладони, лежавшие на ней, почерневшие, все в засечках и шрамах – откуда одни он помнил, а другие, наверное, прибавились сами. Таким рукам ничего не трудно. У мальчика будут такие же; хоть он никогда не был белоручкой.

Трюггви, пока не мужчина, но и не мальчишка, как Рагнар назвал его – сейчас в смене гребцов. Вон на носу, из-за спин, плеч, голов выпрыгивают длинные и белые его волосы.

Харальд тогда хотел ему сказать так, как всем говорит – мол, живо на подмену! Но не смог и сказал мягче.

Харальд повернул руль и погладил усы. Усы у него были хорошие, ухоженные. Как по колоску к каждому уголку рта.

– Моё наследство от Бешеного… Сын!

«Эх, Рагнар! – ликовал радостный Харальд. – Хочешь узнать, что же случилось со мной, пока тебя не было? Если да, то поймёшь ли всё, что скрыто за моими словами?.. До Соснового Устья понял бы, будь оно всем под солнцем проклято».

Зашуршала шуба… Это Рагнар сел на ящиках. Жмурясь и улыбаясь разгорающемуся утру, он смотрел на Харальда.

Густая его борода изрядно разрослась во все направления, и даже в нос, но то был прежний Рагнар. И Харальд видел, как ветер сдувает с его лица ненавистную паутину безразличия, обрывая её навсегда.

– Мать Трюггви умерла две или три зимы назад, – негромко начал Харальд, – не так давно, как кажется по сравнению с другим событием. Ведь это тогда мне передали, что Бешеный умер.

– О-о, та весть долетела и до Устья, – Рагнар хмыкнул и скрестил на груди волосатые руки. – Помню, порадовался за тебя.

Харальд взглянул на его скрещённые локти.

«Опять про Устье? Порадовался, говоришь?..»

– Для многих это была хорошая весть, – продолжил Харальд, – а для меня и подавно. Я мог вернуться со спокойной душой. И вернувшись, я однажды наблюдал, как гонят коров… Наших с братом! Наших коров, Рагнар!.. Олав подошёл ко мне и рассказал о Трюггви. Бешеный определил мне в наследство только его. Как моего сына от служанки. Пока Олав говорил, я словно наяву слышал, как Бешеный изрыгает разные оскорбления по этому поводу.

«И слышу опять сейчас…»

– Знаешь, это было вполне в его духе. Он назвал нас с Олавом именами славных конунгов и посчитал, что на этом его отцовский долг исчерпан, – Харальд мотнул головой, рассмеявшись. – Сколько раз он, пьяный, клялся спалить Гнездо! Все думали, он бахвалится… Но он точно довёл бы дело до конца, не прибери его смерть в один прекрасный день. А после хозяином Гнезда по родовому старшинству наконец-то стал Олав.