Робертсон Дэвис - Убивство и неупокоенные духи

Анна – богатая наследница; это на ее доходы майор жил гораздо шире, чем позволяло майорское жалованье. Конечно, по закону, по тому самому закону XVIII века, который делал жену собственностью мужа, все, что было у Анны, принадлежало майору. Однако он мог получить доступ к состоянию жены только через старого Клааса, который был чрезвычайно дружелюбен, но не очень разговорчив. У него было свое мнение о способности английских солдат обращаться с деньгами, и он ежеквартально вручал майору солидные суммы, но никогда не давал полного отчета о том, чем располагает Анна. Отец Анны, Пауль Вермёлен, был близким другом Клааса ван Сомерена, и законник твердо решил охранить интересы своей подопечной, которая также приходилась ему двоюродной племянницей, – голландцы очень серьезно относятся к такому родству. Поэтому майор, невинный в финансовых делах и склонный доверять юристам, так и не узнал ни о принадлежащих Анне закладных, ни о богатых фермах в Гринбуше, вверх по Гудзону, которые Анна сдавала в аренду и получала с них значительный доход. Точнее, получала не она – эти деньги собирал старый Клаас и складывал в очень прочные сейфы у себя в конторе, в мешочках, к которым крепкой проволокой были прикручены бирки с именем Анны. Далеко не все эти мешочки – если точнее, то меньше половины – ушли на то, чтобы подсластить жизнь майора.

Анна поразилась, узнав от старого родственника, сколько у нее денег. Это открытие в значительной степени осушило ее слезы, что, однако, ее нисколько не порочит. Овдоветь – весьма прискорбно, и Анна искренне любила мужа. Но есть большая разница между положением богатой вдовы и положением нищей солдатки, оставшейся без гроша и надеющейся на казенную пенсию. Теперь Анна утирала слезы платочками из лучшего батиста, а старый законник Клаас размышлял о том, что деньги служат отличной заплатой на разбитый башмак. Старик не был жесток, но, как многие люди, через которых проходят большие суммы, смотрел на человеческие чувства не без цинизма.

Внешняя канва жизни Анны практически не изменилась. Нью-Йорк принимает новую республику равнодушно и без спешки. Конечно, горожане понимают: у них на глазах родилась новая нация, но пока неизвестно, выживет ли младенец. Главнокомандующим американскими силами назначают Джорджа Вашингтона; известно, что, когда он служил британцам, его презирали и обходили повышением; люди с мелочной душой уверены, что он из-за этого озлоблен на Англию, а великодушные считают, что он выше подобных дрязг. Никто не отрицает, что он благородный человек, чего нельзя сказать обо всех подписавших знаменитую Декларацию. Но достанет ли у него сил выстоять в войне против обученных войск? По слухам, при виде кое-кого из солдат своей армии он в отчаянии воскликнул: «И с этими воинами я должен защищать Америку?» Я могу его понять; в моем фильме показали и их.

По сравнению с британцами, слаженно, как марионетки, выполняющими ружейные приемы, марширующими в ногу и четко заступающими на караул, американские солдаты похожи на мешки соломы. Просто не было времени их муштровать, да и вряд ли они подчинились бы подобной дисциплине. Но они обладают собственным духом, и он грознее, чем до сих пор думали британцы. Эти деревенские парни – отличные стрелки, да еще перезаряжают так быстро, что британцам за ними не угнаться. Они воевали с индейцами и научились тому, что сейчас называют партизанской войной; это раздражает и приводит в отчаяние регулярные войска, привыкшие сражаться по учебнику. В генеральном сражении – например, при обороне Нью-Йорка – британцы точно знают, что делать, и одерживают победу. Однако они не готовы к встрече с толпой, которая называет себя «Сыны свободы» и умудряется сжечь полгорода. В Бостоне британцы на горьком опыте узнали, что стрелять в толпу не рекомендуется. В суматохе при столкновении с повстанцами, не одетыми в форму, откуда британскому офицеру знать, кто здесь опытный разжигатель беспорядков, а кто – просто любопытный горожанин, растерявшийся в толкучке, подобно Криспу Аттаксу? Пускай честные люди держатся подальше от толпы сброда, и ничего с ними не случится.

Американцы тоже злы. Британцы возмущаются партизанщиной американских войск; но и американцы возмущены – тем, что генерал Хау прибег к помощи наемников-гессенцев. Тысячи немцев сражаются на стороне Британии. Когда брат восстал на брата, разве порядочно – впутывать в дело чужаков? Обида еще сильней оттого, что гессенцы (на самом деле не все они гессенцы, но все – из немецких княжеств) оказались отличными бойцами, не такими сонными, как британские солдаты, а их отряды егерей вообще лучшие среди двух армий. Конечно, то, что Британия впутала в дело иностранцев, невыносимо, и обида американцев растет. Легко ненавидеть генерала Хау, воплощение британского высокомерия, но его боятся меньше, чем фон Ридезеля, брауншвейгца, который не стесняется перенимать приемы у врага и быстро обучает свои войска скорострельному огню. До американцев понемногу доходит: это настоящая война, а не просто семейная ссора, и если воюешь нечестно, против тебя будут воевать так же нечестно. Обе стороны начинают понимать, что любая война – грязное дело и что благородные деяния воинов под стенами Трои, так хорошо изученные многими офицерами с обеих сторон, имели место исключительно в воображении Гомера. Как обычно, тяжелее всего приходится простым солдатам, сроду не слыхавшим о Гомере.

В общем, заварилась ужасная каша, и Анна, как многие женщины, не понимает, зачем мужчины заварили такую кашу и теперь не способны ее расхлебать. Анна знает только, что город Нью-Йорк сильно пострадал, но генерал Хау и его люди держат ситуацию под контролем – насколько вообще можно контролировать город, в котором столько жителей склоняется на сторону противника. В городе начинается нехватка провизии, но Анна от этого не страдает: она может покупать продукты по любой цене, был бы подвоз. Клаас ван Сомерен по-прежнему советует не шуметь, не паниковать и не действовать второпях, и Анна очень осмотрительно следит за своими речами – даже в обществе доверенных голландских друзей, которые точно так же осторожны в ее присутствии. Надо просто подождать, и все успокоится.

Но ничего не успокаивается. Нью-йоркская колония (не путать с городом Нью-Йорком) приняла Декларацию независимости, и, по всеобщему мнению, жители города ждут не дождутся, чтобы британцы его оставили. Роджер, уже достаточно взрослый для самостоятельных вылазок на разведку, смотрит, как валят и оскверняют позолоченную статую Георга III на лугу Боулинг-Грин, и сердце британца кипит гневом в груди юноши. Его отец слушал, как «Янки Дудль» исполняют в насмешку над американскими войсками, но теперь Роджер слышит эту песню повсюду: она стала американским патриотическим гимном, и в ней все время появляются новые возмутительные куплеты. Но молодые патриоты Британии сочинили свои слова, и однажды Анна слышит, как ее сын распевает на улице: