Наталия Алексеева - Кукла в чужих руках

Мне не терпелось увидеть Кирюху. Прикинув, где бы он мог находиться с температурой под сорок и больным горлом, я выключила телик и открыла окошко. Рамы у нас старые, но мать считает, что они в «очень приличном состоянии». С усилием дергая одну из них, я случайно ударила себя по запястью. На пол посыпались сухие клочки белой краски. Чертыхнувшись, я высунулась наружу. В свой короткий свист я вложила злость и призыв. И в ответ услышала почти такой же, а следом надсадный кашель. Кирюха, как я и думала, на крыше. Ну где же еще? Он с этой крыши все лето не слезал. И из обычного бледного привидения превратился в смуглого пуэрториканца.

Позабыв все мамины указания насчет ключа, я выскочила на лестничную площадку, поднялась на несколько ступеней и влезла по железным перекладинам под самый потолок. Дверь там обита дерматином, из которого торчит грязно-серый, как ноябрьские тучи, утеплитель, и она всегда заперта. Но если очень захотеть, то можно открыть любой замок. И мы с Кирюхой знали, как открывается этот.

Миновав чердак с его пыльным полумраком и уютной воркотней голубей, я осторожно вылезла на крышу и маленькими шажками направилась в обход дверного выступа. Железный лист тут же заходил ходуном, и под подошвами завибрировало. Кирюха оказался совсем близко, за печной трубой. Он лежал на клетчатом красно-синем пледе и курил. Я плюхнулась рядом.

– Смотри, – я вытащила телефон и сунула ему под нос.

– Танкер сильно бесилась? – ухмыльнулся он.

– Ага. Вон, гляди, – я перелистнула фотку, – всё плакатами завесили, только кончик пальца торчит!

– Значит, никто ничего не видел?

– Кому надо, увидели! Машка наверняка раньше всех приперлась, она ж ведущая, – я скорчила презрительную гримасу и вдруг вспомнила: – А! Еще у вас новенький в параллельном!

– Да насрать! Меня и старенькие-то не слишком волнуют. – Кир затянулся и надсадно закашлялся.

Ему пришлось сесть. Я тоже поднялась и постучала его по обтянутой белой футболкой спине. Формально она была белая, но Кирюхино пренебрежение к бренному бытию сделало ее вполне живописной: кое-где виднелись черные полосы, а сзади красовалась лично мною нарисованная граффити-надпись из трех букв. Кирюха шутил, что, когда я стану всемирно известной художницей, он продаст эту футболку за бешеные деньги. Но я не верила, что он так сделает, – слишком дорого ему собственное имя, написанное моей рукой.

– Прекрати! – он передернул плечами. – Хватит меня колотить, я ж не подавился!

– Мне нравится причинять тебе боль, мальчик! – голосом киношного маньяка проскрежетала я.

– Это уж точно! – Кирюха засмеялся и опять закашлялся.

Потом он растянулся на пледе, закинув руки за голову.

– А ко мне Муся вернулась, – не открывая глаз, похвастался он.

– Поздравляю!

– Беременная.

Я прыснула:

– Ну да, кошки, они ведь лучше девушек?

– Кошка никогда не притворяется, – серьезно согласился Кирюха. – Если ты ей нравишься, она трется о твои ноги и прыгает на колени.

– Ты хочешь, чтобы девушки сами прыгали тебе на колени?

– Глупая ты, Сонька! Кошек я готов опекать всех, с девушками иначе.

– Ты бредишь, Кир! Какая у тебя температура? – Я ощупала его лоб.

Выхватила у него изо рта сигарету и щелчком отправила за пределы крыши.

– При твоей астме курить – смерть!

– Софико, какая ты не в меру заботливая, – проворчал он и нехотя поднялся. – Эта была последняя! Сходи купи, а? – Он остановился, прижал плед к груди и состроил трогательно-щенячьи глаза.

Я не повелась, а начала осторожно спускаться к выходу. Медленно ступая, сосредоточенно сопела и не сводила глаз со своих кроссовок. И вдруг Кирюха возник передо мной. Внезапно, как черт из табакерки!

– У! – Он сделал вид, что толкнет меня. Но мне было не до шуток.

– Придурок! – заорала я, выпрямилась и замахала руками. Мне казалось, что сейчас я кувырком полечу вниз, в серый прямоугольник двора.

– Чем больше боишься, тем выше шанс грохнуться! Расслабься, – изрек Кирюха и удержал меня за руку. – Что это? – переключился он, увидев свежий фиолетово-багровый синяк, который я заработала, открывая тугую раму.

– Иди лесом, Кир! – снова заорала я в бешенстве, но руку не отобрала – пусть Кирюха и ненадежная, но все-таки опора. – Сам расслабься!

– Пожалуйста, – ухмыльнулся он, разжал пальцы и, весело насвистывая, направился к краю.

Он бодро прошлепал по гулкому скату и остановился, прижимая к себе красно-синий плед. Потом театрально отбросил его в сторону и пошел вдоль водосточного желоба. Слева от него была я и спасительная площадка перед трубой, справа – солнце над крышами и макушка Исаакиевского собора в прозрачной синеве. Затаив дыхание, я смотрела, как грязно-белые подошвы его кед ступают по краю, по очереди упираются пяткой в носок. Мне казалось, это я иду по трепещущему железу, это я вижу бесконечную череду крыш под собой, это меня бьет и толкает ветер.

– Прекрати! Кирилл! – крикнула я, но он лишь ухмыльнулся. – Идиот! Вернись немедленно!

В ответ Кирюха раскинул руки, наклонился и вытянул ногу, изображая ласточку. Я поняла, что идиот делает это нарочно – хочет меня выбесить. И у него получается.

– Ты специально?! Назло?! – проорала я.

В ответ он опять мерзко ухмыльнулся и продолжил свои гимнастические упражнения.

К горлу подкатила тошнота, и я отчетливо представила, как он опускает ногу, оступается и исчезает за краем крыши. Этого я вынести не могла. Раз ему так хочется, пусть все это произойдет не у меня на глазах. Я развернулась и в два прыжка, уже не замечая мелкого дрожания крыши, достигла выхода. Забираясь в дом, я не закрыла за собой дверь, а оглянулась и облегченно вздохнула – Кирюха спокойно подбирал плед, стоя в метре от смертельной опасности.

Но все время, пока мы возвращались домой, я ругала его на чем свет стоит. А Кирюха молча плелся за мной.

– Чего это ты не отбрехиваешься? – Я вошла в квартиру, повернулась к нему и от удивления забыла закрыть рот.

Кирюха медленно сползал по стенке, а плед красно-синим комом лежал возле его ног.

– Кир, ты чего?

С трудом поднявшись, он навалился на мое плечо, и мы вместе почапали в его комнату.

– Где лекарства? – спросила я. – Чем ты лечишься?

– Твоими молитвами, – пробормотал Кирюха, заваливаясь на кровать. Он не разделся, сбросил только кеды. И те сцепились шнурками (как будто дети взялись за руки) и забились в угол.

– Сейчас принесу, – пообещала я и отправилась на поиски медикаментов.

К сожалению, в моей семье с лекарствами оказалось так же туго, как и в Кирюхиной. Тогда я накинула куртку, обулась и, стоя на пороге, крикнула умирающему, что ухожу в аптеку. Он тут же нарисовался в дверях.

– Купи мне курить!