Юрий Ситников - Знак из зазеркалья

Мне нравится дождь, люблю (когда не сильно льет) пройтись без зонта, ловко обходя мелкие лужи и ловя на себе любопытные взгляды прохожих. Я бы и сейчас не прочь прогуляться до ближайшего супермаркета, но боюсь, не успею вернуться к английскому – опоздаю на урок.

Я хотел зайти в школу, но внимание привлекла женщина в длинном плаще, стоящая недалеко от ворот под широким черным зонтом. Она стояла на тротуаре и совсем не брала в расчет тот факт, что мешает людям; её обходили стороной, что-то говорили сердито, пытались добиться от неё ответа, но безрезультатно. Она продолжала стоять как вкопанная.

Внезапно прогремел гром, сработало несколько машинных сигнализаций, а стайка птиц – по-моему, воробьи – поспешно перелетела с березы на росший в глубине школьного двора мощный тополь. Женщина опустила зонт. Я замер.

Я узнал её сразу, не мог не узнать. Это лицо до конца жизни будет преследовать меня, напоминая о том субботнем вечере, дома у Лизки. Женщина, не моргая, смотрела на меня. Как и в тот раз, ночью, когда она смотрела на меня из зазеркалья, я прочел в её взгляде немой вопрос.

Стало не по себе. Я дернулся назад, в памяти яркими вспышками замелькали картинки того вечера: комната, компьютерный стол, монитор, дурацкое гадание, шутки Лизкиных друзей. Потом я в комнате один, зеркало и она, незнакомка, тянущая ко мне руку с растопыренными пальцами.

Прозвенел звонок, я потянул на себя дверь, заметив, как женщина, сойдя с тротуара, начала спешно переходить дорогу, приближаясь – о ужас! – к школьным воротам.

Я рванул внутрь. Пробежав мимо охранника, вроде он даже толком не понял, что это было, прильнул к окну в узком коридоре, откуда отлично просматривался вход в школу. Женщина стояла у самых ступеней, подняться на крыльцо она не решалась, колебалась, на лице застыла неуверенность, робость.

Трудно описать, каких усилий мне стоило держать себя в руках и не начать паниковать прямо здесь и сейчас. Если Лилька права и минувшей ночью со мной действительно случилась паническая атака, то её новый приход не за горами. Мне опять нехорошо, опять трудно дышать, сильно колотится сердце, вспотели ладони, спина, лоб, я чувствую себя так, словно несколько часов провел в парилке и теперь, еле живой, вырвался наружу.

Когда на крыльцо вышли старшеклассники, женщина в плаще быстро пошла прочь. Она не оглядывалась, шла к торцу здания, а, поравнявшись с мусорным контейнером, остановилась. Я уже знал, что за этим последует, недаром смотрю ужастики, наизусть выучил правила жанра, оттого и покрылся липким потом, крепко держась за подоконник. Медленно, нарочито медленно и неестественно, женщина начала поворачивать голову в мою сторону.

Мне бы следовало отскочить от окна, но я прирос к полу. И даже когда она впилась в меня взглядом голодного хищника, говорившего о том, что моя песенка спета, сопротивляться бесполезно и ловушка вот-вот захлопнется, я продолжал смотреть на неё, замерев от ужаса.

– Ты инглиш сделал? – чья-то рука коснулась моего плеча.

Кирюха не ожидал, что я поведу себя не совсем адекватно, но с реакцией у него был полный порядок. Поэтому едва я замахнулся, чтобы нанести удар, он ловко перехватил мою руку.

– Слав, ты чего?

– А, это ты, – промямлил я, быстро глянув в окно. Женщина исчезла.

– А ты кого ждал?

– Слушай, я, наверное, домой пойду. Вечером созвонимся.

– Подожди, а английский?

– Мне не до английского, плохо себя чувствую.

– Слав, постой, что-то случилось, – это был уже не вопрос, а утверждение. – Рассказывай.

– Кирюх, позже, не сейчас. Отмажь меня на ингише, хорошо?

– Вечером жду звонка, – сказал Кирилл, провожая меня беспокойным взглядом.

У выхода на меня налетела Петрищева.

– Где ты шляешься? – закричала Танька. – Всю школу обегала, пока нашла.

– Зачем искала?

– Так, если не ошибаюсь, ты должен составить текст о Глазго.

– Чего?!

Танька вытащила из рюкзака тетрадь, начала её судорожно листать, а отыскав нужную страницу, возликовала:

– Все правильно. За тобой Глазго! Короче, долго не затягивай. Минут десять – не больше. Сразу после тебя с докладом выступаю я. Он у меня длинный, минут на двадцать. Если ты…

– Подожди, Тань, я не врубаюсь, какой Глазго, какой доклад? Ты вообще о чем?

– Издеваешься? У нас сейчас английский.

– И что?

– Твоя очередь делать доклад о Глазго.

– Да ладно?

– Ты не подготовился?

– Нет.

– Почему? – Танька была и рада и огорчена. Рада, потому что появился шанс выступить со своим собственным докладом первой (болтать у доски Петрищева любила), а огорчилась машинально, на всякий случай.

– Впервые слышу о докладе.

– Я тебе раза три о нем напоминала.

– Значит, забыл. Что ты от меня хочешь, я первый день после болезни. Сначала математичка довела, теперь ты со своим Глазго привязалась, – я сделал несколько шагов к выходу, но Танька схватила меня за руку.

– Куда намылился?

– Домой.

– А английский?

– У меня голова болит.

– Так-так-так.

– Не так-так-так, а болит голова. – И я ничуть не лукавил. После встречи с женщиной в черном плаще голова разболелась нещадно.

– Болит голова, сходи к медсестре – даст таблетку.

– Обойдусь.

Танька достала из пенала ручку.

– К следующему понедельнику подготовишь доклад о Глазго.

– Подготовлю – буркнул я.

– Докладик небольшой – на один лист.

– На одни лист?! Это уже не доклад, а докторская диссертация.

– Можешь подготовить на одну страницу, – смилостивилась Танька. – И над произношением поработай, а то будешь окончания зажевывать.

– Англичане сами окончания зажевывают.

– Я тебя предупредила.

Отмахнувшись от Петрищевой, я вышел из школы. Не помню, как дошел до дома, как поел, включил комп и что-то искал в Интернете. Несколько часов жизни необъяснимым образом выпали из памяти. Я думал только о женщине из зазеркалья. Образ женщины не выходил из головы, он терзал меня, мучил, доводил до отчаянья, пугая своей настоящей сущностью, которую я, увы, не мог списать на богатое воображение и проделки разбушевавшейся фантазии.

Вечером в окно моей комнаты настойчиво билась птица; птицу не спугнули ни крики, ни взмахи рук, ни даже стук по стеклу, она улетела, когда я открыл окно и практически силой спихнул её с карниза. Птица, бьющая клювом по стеклу – плохой знак. И хотя в приметы я не особо верю, и никогда не паниковал при виде черных кошек, рассыпанной соли и числа «13», то в свете последних событий, моя непоколебимая уверенность, что все мистическое и потустороннее можно увидеть исключительно на экране телевизора, сильно пошатнулась. Теперь я верил во все сразу: в кошек, соль, числа, птиц, сны, пустые ведра, голоса и даже в домовых.