Андрей Колясников - Серия рассказов «Безумие». Вторая часть книги «С чего все начиналось»

Фотограф Илья Аркадьевич Шахтарин

Иллюстратор Андрей Павлович Колясников

© Андрей Павлович Колясников, 2021

© Илья Аркадьевич Шахтарин, фотографии, 2021

© Андрей Павлович Колясников, иллюстрации, 2021

ISBN 978-5-4493-6770-9 (т. 2)

ISBN 978-5-4493-6769-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Многие рассказы, в этой книге, я начал писать еще в конце 90-ых, такие как: «с чего все начиналось», «тоннель – вернуться домой», «мертвая реальность» и т. д. Но в 2000-ых мне пришлось их изменить, из-за продвижения технологий. В своих рассказах я не хотел оскорбить кого-либо, а лишь высказал на то время собственное мнение.

Андрей Павлович Колясников

«Безумие – это делать одно и то же снова и снова, ожидая при этом другого результата».

Альберт Эйнштейн.

Все, что мы видим – видимость только одна,

Далеко от поверхности мира до дна.

Полагай несущественным явное в мире,

Ибо тайная сущность вещей – не видна.

(Омар Хайям).

Пустоты тьмы заполнены страхом. Ужас остынет к утру, но оставаясь в ночи, не выходит физически из мысли наружу. Человек вглядываясь во тьму, не видит теней. Серое отражение фигур, при телах, присутствуют днем, когда солнце греет землю. Но стоит вечной звезде потускнеть, как тени отрываясь от тел, пугают своих хозяев.

Мраком хранимые следы человеческой жизни, усмехаются в осознание своей безнаказанности. Злые шутки для «рожденных мыслить», заготовлены у «царствующих в ночи» – расплата людям, за рабские утехи при огненном свете.

Многие ошибочно считают мол, тени есть не что иное, как темное отражение души. Хотя…

Сия история произошла (коли могла таковая быть) в девятнадцатом столетие. В те времена, когда с суеверным мышлением смешивались идеалы зарождаемого атеизма. «Жена» говорит, будто все эти суеверия – «бабкины сказки», а сама, при виде черной кошки, перебегающей ей путь, крестится, словно баба на молельни и дрожит почище, чем при виде беса. «Муж» в радостной истоме горделиво шествует, с «орденом Александра» вороной посланным белым пятном, с отвратным запахом, на плече.

Такие были времена.

Лишь Александр Николаевич дал вольницу, как мужик, захлебнувшись свободой, стал стрелять в него, да бомбы всяческие подкладывать, пока и вовсе тело императора пламенем не изорвал. Но жив пока освободитель. Мужик, тем временем, банды сколачивал и выходил на тропу зла, выбирая дорогу грабежа и убийств, верою Маркса и алчности рожденной в пустотах интеллекта.

Так, оторвавшиеся тени от физических, прирастали к телам метафорическим.

Из далекого Урала, оттуда, где сапогом арестанта отмечен каждый сажень земли, бежали душегубы – братья Прохор и Егор Толстоноговы. Происходившие из семьи мещан, они с детства не привыкшие работать, как это следовало бы для такого рода. После смерти родителей, на одной из Петербургских квартир, они проиграли все унаследованное ими, в карты, но дабы не отдавать долг и, ни лишиться своего крова, не раз приступавшие закон, братья решили пойти на смертный грех. Прохор, имевший с собой нож, перерезал вены хозяину квартиры, пока младший брат держал его, заткнув рот тряпкой.

Все сошло бы с рук, и об их проигрыше не узнал бы никто, но внезапно приехавшая тетка Карпа (хозяина квартиры), спутала все планы братьям, нарисовавшиеся в пьяных головах душегубов. Тетушка выбежала на улицу и «завопила». С криком она налетела на, прогуливающегося со своей дамой, новоиспеченного его благородие корабельного секретаря. Тот, засвистев в свой любимый свисток, в одночасье стал коллежским секретарем.

После того, как полицейские задержали братьев, Прохор и Егор были сосланы в Сибирь, но до места ссылки они не добрались. Под Екатеринбургом, находясь в конюшне на ночлеге, братья-погодки подняли бунт и, убив конвоиров, проложили свой кровавый путь в сторону Москвы.

Солнце уже почти опустилось, оставляя свой прощальный след желтой дымкой по горизонту. Пробираясь сквозь лес, по лесным тропкам, братья уже думали о ночлеге, когда в глубине сосен и берез показался свет круглого окна дома. В мысли закрались тепло и уют, вывернув душу детским счастьем, подарив устам вкус петушка на палочке.

Егор ринулся вперед, но брат схватил его за плечо.

– Тише, не спеши. – Зашептал Прохор. – Надо оглядеться.

– Да ладно тебе. – Отмахнулся Егор. – Поди, какой лесничий за добром глядит.

Душегубы шли тихо, осторожно ступая на снег, но как к дому подходить стали, тропа пропала, а кругом все заволокло сугробами.

– Не нужно помавать 1 1 Помавать – покачивать, махать. руками. – Снова забеспокоился Прохор. – Смотри, как дорожка притупилась.

– Может в весь 2 2 Весь – деревня, селенье (какое-нибудь). съехал за пригоршню алтын 3 3 Алтын – старинные монеты. Один алтын – три копейки. Пятиалтынный – 15 копеек. , а жинку дома оставил, иначе зачем свечи жечь. От грошовой свечи Москва сгорела, не то, что хибара. Поутру примчит, во подарочек будет – и деньгу 4 4 Деньга – старинная монета. Так называли полкопейки. привезет и Богу душу воротит. А баба спать нас уложит.

– Ага, и сказку скажет. – Ухмыльнулся старший Толстоногов. – Ну, а коли уже горе 5 5 Горе – к небу (церксл). ушел? То со зверьми поспит. – Сам себе ответил Прохор.

Призрачной украдкой, братья пробрались к излучавшему свет стеклу, и заглянули за него – кресты, и всяческие языческие знаки, были повсюду.

– Странно, нет никто. – Задумчиво пробормотал Егор. – Капище 6 6 Капище – языческий (политеистический) храм, святилище (церксл.). гунявое 7 7 Гунявый – гнусавый; плешивый; неуклюжий; отвратный. . – Выругался он и рванул вокруг дома, к заветной двери в сказку.

– Зато пир, какой! – Облизнулся в предвкушение еды Прохор, шагая по следам брата.

Стол и вправду был полон всяческой кухней. Пища Богов окружала подсвечник из пяти свечей, но светило было настолько ярким, что со стороны могло показаться, будто в каждом углу комнаты горело по факелу, но таковых здесь не было. По обе стороны от стола, у стен, располагались кровати манящие множеством толстых перин и пирамидами из пяти подушек, каждая. Одеяла, узорчатые покрывала, заправленные уголком. Все говорило о женской руке, но единственная комнатка дома, была безлюдна.