Виктор Венцель - АтриуМ

«Это все рассказ Поля, – думала Алекса осторожно преодолевая очередной каменный спуск в никуда, – Это его история тебе действует на нервы. Не будь идиоткой, девочка. Ты живешь в том мире, где вот-вот разразится Третья Мировая, а тебя пугает история о людоеде, которого и на свете не существовало. Это просто пещера, где слишком скользко и слишком темно. И слишком холодно».

Холод. Эта проблема была куда важнее, и куда страшнее всяческих историй, придуманных полупьяным проводником. Алекса никогда не думала, что холод может быть таким – жестоким, липким, насыщенным, вгрызающимся в плоть и кости и обжигающим горло, как жидкий огонь. Сколько человек способен выдержать в таких условиях, прежде, чем превратится в окоченевший труп, покрытый инеем в абсолютной темноте? День? Сутки? Неделю? Сколько вообще существует стадий обморожения, и какая из них фатальна? Что ты вообще знаешь о холоде, Алекса? Не о холоде, а о Холоде, с большой буквы?

Она никак не могла собрать в голове всю информацию, хотя старательно пыталась отвлечься этими мыслями от ужаса, который снова и снова захлестывал ее ледяной волной.

«Движение. Нужно двигаться. Постоянно, через силу, даже если кажется, что сил больше не осталось, – думала она, вцепившись рукой в блестящую сталь ледоруба, – Нужно заставлять кровь бежать по венам, а сердце, перекачивать эту самую кровь. Остановишься – можешь считать, что это конец. Понимаешь, девочка? Только как же это сделать, если невозможно даже разжать пальцы, а каждый шаг требует стольких усилий, что шумит в ушах».

Что там говорил Маркус по этому поводу? Как он окрестил такие места? Мертвая зона? Или он говорил так о высоте? О горных клыках и оскаленных вершинах? Впрочем, какая разница – быть сверху, или снизу. Все равно здесь слишком тесно, слишком холодно и нечем дышать. А может быть, это Холод так опаляет легкие, что не хватает кислорода? Или воздух слишком разрежен на такой глубине, и она вот-вот потеряет сознание? Что обычно предшествует кислородному голоданию? Ужас, паника, истерика, сонливость? Может, галлюцинации?

Странно, но кажется, тусклое голубое свечение, исходящее из ледяных стен, становилось все ярче и насыщеннее. Или ей это только казалось, или глаза, и в самом деле, привыкли к темноте, а быть может, это была отчаянная попытка ее тела справиться с надвигающейся гибелью?

Алекса остановилась, попыталась протереть глаза свободной рукой, но лицо настолько одеревенело, что она даже не почувствовала прикосновения. Если прислушаться, можно услышать, как ломается ледяная корка, когда она пробует свести пальцы вместе. Или это только кажется. Способен ли холод влиять на сознание? И кто выжил, после таких экспериментов, чтобы рассказать о своих наблюдениях?

Когда она открыла глаза, коридор – эта ледяная светящаяся глотка, ощетинившаяся клыками ядовито-белых сосулек, неожиданно пошел вправо и вниз. Уклон и поворот были ощутимы физически – пришлось приложить все силы, чтобы не скатиться по зеркалу под ногами вниз, в полную темноту, куда-то далеко, за грань понимания. А спустя еще четверть часа блужданий, как подсказывал Алексе внутренний секундомер, она замерла на первом перекрестке. Это было настолько неожиданно и внезапно, что Алекса замерла на месте, пытаясь поверить в увиденное. Она закрыла глаза и потрясла головой, пытаясь отогнать морок, но развилка была настолько же реальной, насколько реальны были ледяные стены кругом. Один черный провал уходил вперед, другой забирал вправо, напоминая распахнутый рот, готовый проглотить долгожданную жертву.

Алекса попыталась разглядеть что-то по ту сторону темноты, подсвеченной привычным голубым отсветом, но не смогла разобрать ничего, кроме смазанной грязно – серой гаммы.

Это уже было совсем плохо. Заблудиться в лабиринте – слишком печальный исход. Тесей использовал в своих странствиях нить Ариадны, чтобы найти выход из застенков минотавра, а у Алексы, даже «кусок веревки статика, длинной 12 метров для передвижения по ледникам», так ревностно оберегаемый Карстоном, остался далеко-далеко, в теплом номере отеля, за преградами из снега и льда.

Алекса была готова разрыдаться от страха и обиды, но усталые глаза, обрамленные заиндевевшими ресницами, оставались сухими. В таком холоде слезы превратятся в лед быстрее, чем она получится моргнуть. Она отступила на шаг назад, попыталась понять, куда ей нужно следовать и двинулась в правый провал, где тусклый голубой свет казался чуть более ярким.

Новое ответвление коридора оказалось точно таким же, как предыдущее – те же гротескные колонны, те же сосульки над головой, готовые сорваться вниз, будто острые кинжалы, тот же зеркальный пол, уложенный самой прочной и ровной в мире плиткой.

Впрочем, свечение, и правда, стало значительно ярче, словно некая энергия копилась под ледяной коростой, пробиваясь наружу тонкими острыми лучами. Она видела, как свет отражается в гранях литых колонн, переламывается в ледяных остриях сверху, прыгает под ногами в такт ее шагам, словно живой, повторяя каждое ее движение.

«Кислородное голодание вызывает видения, – подумала она устало, – Вне зависимости от того, на вершине ты, или на глубине. Исход будет один. Ты упадешь, почернеешь и сдохнешь, а твое тело останется навеки вплавленным в это глухое безмолвие. Теперь уже не играет роли кем ты был при жизни. Грешником или праведником, бедным или богатым, счастливым или несчастным – лед уравняет всех».

И тут она услышала тяжелый горестный вздох, словно кто-то там, в темноте, за стеной, прочитал ее мысли и проникся каждой идеей. Вздох, полный невероятной боли, невозможной тоски и невосполнимой утраты. Так мать вздыхает о погибших детях, так вздыхает ветер на кладбище. Так вздохнула бы вечность, если бы только могла.

Алекса застыла на месте, словно став частью этого ледяной пустоты, затаила дыхание, вслушиваясь в черное жерло тоннеля. Конечно, разум может играть разные шутки, но подобная реалистичность была невозможной – галлюцинация, по сути своей, морок, и если ты окончательно не сошел с ума, можешь суметь отличить правду от выдумки. Алекса внезапно поняла, осознала, вернее, почувствовала, что в темноте катакомб она больше не одна. Эта мысль была такой же стремительной и внезапной, как пистолетный выстрел. Она пробила оба ее виска ясным и четким посылом, в которых вместо пороховой пыли, остались тревога и волнение.

Вздох повторился. Ближе, громче, яснее. Надрывный плач, едва сдерживаемые рыдания медленно наполняли темноту коридора. Алекса вдруг ощутила, что не смотря на лютый холод, сковывающий все вокруг прозрачной коростой, ее бросило в жар. Ужас, выплывающий на поверхность сознания следом, ударил словно бич, подхлестнув и заставив действовать.