Анна Платунова - Время нечисти. Мистические истории

– Как вы сказали? Какую колыбельную? – не поняла Татьяна.

– Смертную. На смерть ребёночка, значит, когда он матери не нужен. Да вы городские, поди, и не слышали про такое. А моя бабка много их знала. Погодь, сейчас напою тебе.

И соседка принялась шевелить губами, сплёвывать, задумчиво поднимая глаза к потолку. Через пару минут затянула скрипучим голосом:

– Что хочется в траву прилечь, – закончила за ней Татьяна.

– Прилечь и не встать, – кивнула старуха. – А ты почём знаешь баюльную эту?

– Аборт-то чего не сделала? – проигнорировав вопрос старухи, спросила Татьяна. – Нинка эта ваша?

Татьяна легко пошла на этот шаг после ссоры с мужем. Убить, вырвать с корнем, уничтожить его дитя – тогда это казалось самой изощрённой местью, самым правильным поступком. Да и сейчас, спустя несколько лет, она не жалела о содеянном. Её матка – её правила. Муж, узнав об аборте, молча собрал вещи и ушёл, вычеркнув первую жену из своей жизни.

– Ладно там, в больницу не ляжешь, но есть народные средства. Женщины же как-то справлялись? – продолжила Татьяна свою мысль.

– Кто ж её знает? – задумалась бабка. – Может, не надоумил никто, без матери всё же росла, а может, суда Божьего побоялась. Да только в положенный срок родила Нинка пацанёнка. Чернявого, как и её отец. Я почему знаю, потому как мамка моя роды у ней принимала, а я, значит, на подхвате была. Вот всё лично и видела.

Старуха снова пожевала губами, снова примерялась к Татьяне, можно ли ей довериться до конца.

– А только не жилец он был! С волчьей пастью мальчонка родился, с вот такенной расщелиной, – бабка вертикально приложила два сжатых пальца между губой и носом. – День прошёл, другой, неделя, а пацанёнок всё живёт и живёт. Да такой горланистый был! За три дома слыхать. Ну, все думали, жизни в нём много, раз сил на такой крик есть. А как-то всё стихло. Нет ни Нинки, ни мальчонки ейного. С месяц не видали мы никого.

Что-то скрипнуло в коридоре, и Татьяна вздрогнула. Ветер, конечно, ветер гуляет по старому дому.

– Так мать не утерпела, сама пошла, – продолжала соседка. – Рассказывала потом, что зашла в хату, а там грязь, нечистоты. Нина лежит на грязной тряпице, как дворняга какая. Сама тощая, кости под жёлтой кожицей так и торчат. Лицо осунувшееся, только глазищами безумно вращает. Мамка моя к ней: «Ниночка, милая, ты чего же это, на полу-то? Где младенчик?» А она как закричит, как заорёт дурниной: «Бесовое отродье! Бесовое отродье!» И матери груди свои обнажённые показывает. А там месиво одно изрезанное-изъеденное, будто зверь драл.

– С отцом её что стало? – поморщилась Татьяна. Что у этих деревенских в голове, в такие глупости верят?

– Нинка как от бремени разрешилась, отец на третьи сутки повесился. Вот прям на этом орешнике, что у дома. Выбрал сук покрепче, в исподнем в петельку и полез. Низенько так у земельки повесился. Когда его сымали, я сама видела ноги его объеденные. Значит, зверь этот и об него зубки поточил. Мамка моя кое-как Нинку выправила, выходила, но рассудком девка помутилась. Помыкалась немного, да и ушла в неизвестном направлении. А дом этот с землицей племяннице ихней достался, Носовой Ирке. Только не заладилась и у ней тут жизнь. Полгодика прожили и в город умотали. А дом сдают, таким вот, как ты.

Старуха ещё немного поглазела на портрет и пошла к выходу. Остановившись в дверном проёме, она обернулась.

– Уезжай отсюдова, Танюша. И мальца своего поскорей увози. Плохое тут место, знаю про то, что говорю. Скучно игоше-дитятке одному, а людям это завсегда верная погибель.

– Какой ещё Игоша? – через силу усмехнулась Татьяна.

– А ты послушай, не зубоскаль. Вот мать дитя народит, а возлюбить не взлюбит. Смерти ему пожелает. Покрестить не успеет, младенчик помрёт, никто слезинки по нём не проронит, да ещё и земле предаст не по-православному. Игоша из такого мертвячка и появится. Будет живым мешать да с собою звать. – С этими словами баба Нюся развернулась и ушла.

Умалишённая старуха… Татьяна трясущимися руками захлопнула дверь. Не бабка ли эту чёртову куклу подкинула? И так ехидно ещё спросила про пуповину. Небось сама же и обвязала верёвкой, ведьма старая. У пенсионеров когда от маразма крышняк рвать начинает, они и не такое выкинуть могут.

– Ну я тебя, стерва, на чистую воду выведу. Психушка по тебе плачет! – Татьяна глянула на часы. Уже два… На неё накатил приступ тошноты: за бредовыми россказнями забыла позавтракать, а уже давно пора обедать. И Егорка, как назло, куда-то подевался.

Выйдя во двор, Татьяна огляделась. Наверняка с новым другом убежал. Но, повинуясь тоненькому голоску интуиции, она решила обыскать участок.

Дойдя до поленницы, она услышала голос сына и какое-то попискивание. За дровами Татьяна застала Егорку, перебирающего… тонкие маленькие косточки.

– Где ты взял эту гадость? – Новый виток тошноты сжал желудок. – Выкинь немедленно!

– Это не гадость, – зло ответил Егорка. – Это мой друг. Вот!

Он протянул матери небольшой беззубый череп с широкой расщелиной между зияющими дырами на месте носа и рта.

– Где ты это нашёл?

– Тут лежало. Мама, он кушать всё время просит. Я его кормлю, но ему мало. Его домой надо, к нам. Он к маме хочет, – нежно прижимая щеку к пожелтевшей кости, проговорил сын.

Нервы у Татьяны сдали. Она выхватила череп из рук Егорки, кинула на землю и с силой наступила на него. Хлоп – тонкие высохшие косточки легко раскололись. Егорка громко зарыдал, бросился поднимать фрагменты костей, но Татьяна вцепилась в него и силком поволокла в дом.

***

Вечером, с боем уложив канючащего сына, Татьяна принялась караулить чокнутую бабку у окна. Сколько прошло времени, неизвестно, но, устав, она задремала, а проснулась уже глубокой ночью.

Шшшшшкрап…

Острые коготки снова скребутся в дверь. Писклявая заунывная песенка приближается… Татьяна вздрагивает, знает, что это злая шутка соседки, но всё равно страшно…

Стук-стук – глухо стучат в дверь. Стук-стук – тут же звонко в окно. Бах! – словно большим сапогом припечатали.

Разозлившись на сумасшедшую бабку, Татьяна распахивает дверь, но за ней пусто. За домом небось прячется…

Прихватив фонарик, Татьяна идёт за угол дома. Зловонно-сладкий запах разлагающейся плоти ударяет в нос.

– Что за вонища? – она почти кричит.

Жёлтое пятно фонарика бежит-скачет по траве в поисках источника вони. Тёмный силуэт выделяется на фоне орешника. Подсвечивая себе дорогу, Татьяна идёт вперёд, к дереву. Остановившись перед деревом в паре шагов, она направляет луч к корням.

Та самая уродливая кукла, кем-то заботливо установленная, подпирает ствол орешника. Недоразвитые ручки-ножки такого же сине-фиолетового цвета, как и всё туловище. Из центра живота, свернутая в глянцевый жгут, вьётся длинная тёмно-коричневая кишка – пуповина. Круглая головка на тоненькой, будто надломленной, шейке неестественно наклонена в сторону. Между полусгнившим носом и верхней губой зияет огромная расщелина. Маленькие белые глазки, как у варёной рыбы, немигающе смотрят перед собой.