Следы на Снегу - Легенда

Август лучше других его понимал. Они были очень похожи. Странно, мы ведь даже и мысли не допускали, что именно он – настоящий отец Алека, хотя это было очевидно.

Тогда я впервые воочию наблюдал, как один человек становится центром мироздания для другого. Август стремился наверстать упущенное, он делал все, чтобы сыну было комфортно с ним. В том числе – сдерживал порывы отеческой любви и заботы, как бы парадоксально это ни звучало. Он знал, когда Алеку понадобится больше времени побыть наедине с собой, и всегда давал ему такую возможность. Когда нужно – оставлял его в покое. Или, наоборот, вмешивался, вытаскивая куда-нибудь. Ведь именно действия Августа вернули брата, когда он застыл между мирами. Это было тяжелое время для всех нас. Впервые мои знания оказались бесполезными, и я сполна осознал, каково это – быть беспомощным.

Насколько же тонко нужно чувствовать происходящее с другим человеком, чтобы, выгадав единственный момент, верно рассчитав силу, подтолкнуть его в нужном направлении. По сути, они были чужими друг другу; в эти двадцать пять лет они почти не встречались, что уж говорить об общении; но что-то было в них, какое-то единение, которое всегда существовало между обоими; и события того августа пробудили дремавшую доселе силу. Мне совсем не хочется объяснять это генетикой. Алек рос у меня на глазах, в нашей семье, я помню его младенцем, помню, как мама пела ему, качала на руках, кормила. Помню, как он впервые пошел – без предварительных попыток, просто поднялся на ноги и сделал несколько неверных шагов. Я помню многое, я знаю его дольше и лучше, чем кто-либо другой, но не смог помочь, когда это понадобилось. А Август появился буквально ниоткуда – но очень вовремя. Как будто так было предначертано.

Ревновал ли я? Признаюсь, да, особенно на первых порах. У них были свои секреты, свой мир, куда нам, посторонним, вход был воспрещен. Тяжело оказаться ненужным. Чувствуешь себя уязвленным. Особенно, если это касается самого близкого человека.

Но я нашел в себе силы отойти в сторону. И каждый раз, когда самолюбие вновь начинало глухо ворчать, резко одергивал себя.

Не берусь представить, каково было Августу. Только эта мысль и не позволяла мне вторгаться в личное пространство брата. И это было моей самой большой жертвой. Не знаю, понял ли он. Надеюсь, что да. Алек всегда был чуток к таким вещам.

Я просыпаюсь в чужой постели и в первые секунды не могу понять, где нахожусь. Поворачиваю голову, вижу знакомую полку с книгами – все по медицине. В комнате брата никого. Над закрытой дверью висят электронные часы – я проспал более полсуток. Пару минут наслаждаюсь покоем, потом вспоминаю, что привело меня сюда – и это сразу омрачает пробуждение. Знакомая боль всколыхнулась, ожила, как огонь, в который плеснули горючего. Закрываю глаза и больше всего на свете желаю, чтобы это закончилось. Неважно, как. Просто чтобы не было этой боли, этой усталости. Вспоминается сон, который привиделся весной в бреду – как некто из камня и бронзы угнездился на груди, медленно врастая в тело, высасывая жизнь, он с каждым вдохом становится все тяжелее, а я – все легче. Похоже, мне так и не удалось избавиться от этой ноши. Я почти вижу злобный взгляд раскосых глаз, сведенные брови, обозначенные густыми грубыми мазками, чувствую кожей безжизненный шершавый камень с холодными металлическими вставками. Он присосался так крепко, что невозможно сбросить. Он давит своей непомерной тяжестью, не дает дышать, расправить плечи, поднять голову, свободно двигаться. Он капля за каплей, клетка за клеткой встраивается в тебя, в твое нутро, вливается в кровь, ядом расползается по всему организму, а ты не можешь этому помешать. Ни ты, ни кто-либо другой. Потому что его видишь и ощущаешь только ты, а для остальных он невидим. Он заставляет тебя улыбаться и уверять, что все в порядке. Но это ложь. Ты чувствуешь себя марионеткой в руках искусного кукловода, твои слова, мысли, поступки – больше не твои. Он умело скрывает свое присутствие и заставляет молчать, когда нужно просить помощи; бездействовать, когда нужно что-то делать; улыбаться, когда хочется рыдать. И вскоре ты начинаешь видеть только один выход – сделать так, чтобы его не было. Но он, как паразит, вжился в тебя, и чтобы уничтожить его, придется вычеркнуть и себя. Твоя рациональная часть твердит, что это неправильно, что все обратимо, и есть другой способ избавиться от чудовища, но эти доводы с трудом достигают твоего отравленного сознания.

О чем я только не думал в эти два дня, какие только мысли не приходили в голову. Как же хотелось заставить умолкнуть собственный разум, чтобы он перестал и дал передышку. Но я больше не мог контролировать этот процесс. В тишине летней ночи этот голос становился громче, он снова и снова повторял, что я слаб, ничтожен и ничего не стою. Днем он понижался до шепота, змеиного шипения, которое постоянным рефреном звучало в ушах.

Не знаю, как я все это вынес. Пожалуй, апатия, которая навалилась на второй день, спасла меня. Я знал, где спрятан ключ от сейфа, в котором Август хранит оружие и патроны. Нужно было только встать, сделать несколько шагов…

Но даже в самые худшие моменты, когда боль становилась невыносимой, я понимал, что это не выход.

В городе я старательно избегал подобных мыслей, и уж точно не думал, что они настигнут меня здесь, дома, в окружении близких.

Скрип половиц, знакомые шаги. Я не успеваю удивиться.

– Проснулся? – в комнату заглядывает Август. Выглядит усталым, видимо, снова замучила бессонница.

Кукловод дает приказ сесть и улыбнуться. Я достаточно успешно проделываю эти действия, но внутри пусто. Это пугает даже больше, чем бесконечный поток мыслей.

– Как ты? – Август присаживается на кровать брата. Судя по тому, насколько аккуратно заправлена постель, он на ней ночевал.

Хочется объяснить, что происходит, рассказать о пережитом, потому что он едва ли не единственный, кто способен это понять, но все нужные слова куда-то испаряются, и я остаюсь один, опустошенный и слабый. Выдавливаю из себя только «В норме». Мой ответ явно не удовлетворил Августа, он вздыхает:

– Тебе надо поесть. Исхудал так, словно неделю сидел на хлебе и воде.

В голове всплывает то же «в-норме», но я прикусываю язык – не стоит усугублять ситуацию. Лихорадочно ищу другую тему для беседы, но мозги ворочаются непривычно медленно. В ванной пытаюсь придумать альтернативный ответ, потом оставляю эти попытки – похоже, словарный запас это проклятого идола на удивление скуден, и кроме «все-в-порядке» и «в-норме», он ничего не может предложить.

Привычные действия слегка взбодрили. Не скажу, чтобы я вернулся в свое обычное состояние, но близок к этому. Перед глазами немного прояснилось, даже Охотник – и тот решился ненадолго выглянуть из своего логова. Выходя, я заглядываю в зеркало. То же лицо. Тот же взгляд. Может, в нем чуть больше тревоги, чем раньше. И страх. В глазах явственно читается страх. Черт возьми, такого я не ожидал. Мне становится стыдно, и я поспешно гашу свет.