М. Парфенов - Самая страшная книга 2020

– Да пустить его уже, и все тут, – объявил Потапыч и поковылял к двери.

Я запалил фитиль керосиновой лампы, прикрутил колесико на минимум, чтобы огонь едва теплился, и накрыл стеклянным колпаком. В тусклом мерцающем свете на пороге сенцов показался Пашка Силантьев, грязный как черт и бледный как покойник.

– Мне б сейчас выпить, – всхлипнул он, грузно опускаясь на табурет.

– Чаем только богаты, – развел руками Потапыч.

– Ты какими судьбами здесь? – спросил я. – Почему не дома?

– Не доехал, – ответил тот, наливая чай в кружку.

Услышав это, старик удовлетворенно хмыкнул.

– Да как же ты мог не доехать-то? – удивился я. – Времени до темноты было достаточно.

Пашка затряс головой, хлебнул чай и, утерев рот тыльной стороной ладони, произнес:

– Я тоже думал, что достаточно. Да только как к Гнилому лесу по тропе стал спускаться, увидел этих, «космонавтов». Ходят у леса, рыщут чего-то. Меня они не видели, я далеко от них был. Схоронился за кустом, решил посмотреть, чего они там творят. Около часа они там шарились, аномалии свои искали. Я решил уже в объезд ехать.

Я понимающе кивнул, потому что сам не раз во время вылазок к лесу натыкался на эти отряды. И всегда их пятой верстой обходил. Во-первых, местных они во время своих обследований не жалуют. Во-вторых, нам они тоже как кость в горле сидят, поэтому лишний раз встречаться желания не возникает.

Пашка снова припал к кружке с чаем, залпом допивая остатки.

– Дядь Паш, а дальше-то чего было? – спросил Дениска, выбираясь из-под стола.

– Ну, вот стою я, значит, за кустом, прикидываю, что надо бы разворачиваться и в объезд пилить, хоть это и крюк приличный. Но сами знаете, любая кривая короче прямой, на которой генерал пасется. И вдруг земля под ногами загудела. Как колокол. У меня аж уши заложило. Гляжу, а тех, у леса, всех до единого над землей приподняло. Висят они в воздухе, дергаются, ну точно космонавты в космосе. И тут их как разом шибануло об землю! – для пущей достоверности рассказанного Пашка со всей дури саданул кулаком по столу, отчего усевшийся рядом со мной Дениска испуганно подскочил.

– Мальца не пугай, – осадил я рассказчика.

– Меня самого словно ветром подхватило и о землю шандарахнуло так, что искры из глаз полетели. И тут же стемнело.

– М-да… Шибко тебя, видать, шандарахнуло, – изрек Потапыч и задумчиво поскреб подбородок.

– Нет, Потапыч, я сознания не терял. Кувыркнулся через задницу и сразу на ноги поднялся. Тут другое что-то. Светло было – и разом стемнело. Будто свет погасили.

Мы со стариком обменялись недоуменными взглядами, прекрасно помня, что темнело, как и всегда, постепенно. Или у Пашки таки в голове помутилось, или у леса аномалия время исказила.

– Только темно недолго совсем было, – продолжил свой рассказ наш ночной гость. – Из леса неожиданно столбы света поднялись. Тянутся к небу и чуть подрагивают, словно чье-то сердце пульсирует, и тишина такая, аж жуть. А главное, свет как будто манит к себе. Не хочешь, а ноги сами туда идут. Я чуть было не попался. Даже пару шагов к лесу сделал. Только Господь уберег, мне под ноги мой велосипед попался. Я в нем ногами запутался, полежал на земле, прочухался немного. А потом, мужики, зажужжало, как обычно это бывает, и из воздуха стали шары возникать.

Услышав про шары, Дениска прильнул ко мне всем телом и затаил дыхание.

– Чудом я уцелел, мужики, одним только чудом, – продолжал вещать Пашка. – Со всех сторон они были. Один прямо передо мной надулся! Гнался за мной, пока я в яму не свалился в темноте. Так и пролежал там незнамо сколько, пока те не улетели. А когда осмелел да вылез, то понял, в какой яме спасся, когда кресты кладбищенские разглядел.

Выговорившись, он замолчал, устало опустив голову. Со стороны казалось, что Пашка дремлет.

– Много, говоришь, их было, вояк этих, у леса? – спросил Потапыч немного погодя.

Пашка встрепенулся. Взъерошил и без того косматые волосы и ответил:

– Много. Десятка два, не меньше. Всех до единого их аномалия пришибла.

– Беда… – вздохнул дед. – Полезай-ка ты, Дениска, на печь да сиди там тихо.

Я положил ружье к себе на колени, понимая, к чему клонит старик. Раз «космонавтов» всех аномалия накрыла, то в полку перекрутов прибыло, значит, полезут теперь отовсюду – только держись. Откуда-то издалека донесся истошный крик, следом грянул выстрел. Карай в сенцах нервно залаял в ответ.

– Мамочки… – отозвался Дениска с печи.

– А ну-ка, Пашка, держи вот оружие, – Потапыч извлек из-за печи вилы и вручил мужику. – Поди, винтовку свою там, у велосипеда, бросил, когда от шаров утекал.

Тот хмуро забрал у старика вилы. На его лице читалось явное сожаление об утраченном арсенале, но в нашей ситуации и вилы были лучше, чем ничего.

– А я топоришко, пожалуй, прихвачу, – пробормотал старик.

– Лез бы ты со своим топоришком на печь к Дениске, – буркнул я, пристально вглядываясь в ночь за окном.

– Поговори мне еще, – беззлобно осадил меня дед. – Повоюю чутка.

Белесое зарево все так же висело над лесом, пульсировало, то угасая, то вспыхивая вновь. Снова где-то далеко грянул выстрел, и я невольно вздрогнул, понимая, что стреляют не по шарам. А потом увидел его…

Перекрут стоял у яблони – не вдруг-то и заметишь. Только глаза тускло поблескивали все тем же белесым светом, что растекался над лесом. Его бесчеловечно изуродованная, искореженная аномалией фигура была почти неразличима в темноте. Карай, учуяв гостя, глухо заворчал, одновременно боясь и угрожая ему: не подходи, мол, я тебя хоть и боюсь, но в драку все равно полезу.

Перекрут точно чего-то ждал. Не исчезал, но и не пытался напасть.

– Не нравится мне это, – пробормотал я. – Чего он выжидает?

– Да пристрели ты его! – посоветовал Пашка.

– Нет. Темно и далеко. Боюсь промахнуться, а зря патроны тратить жалко. Пригодятся.

Искореженная фигура все так же маячила под яблоней, почти сливаясь с корявым стволом.

– Мамочки! – всхлипнул на печи Дениска, и следом за ним чертыхнулся Потапыч.

Я оглянулся в тот самый миг, когда посреди избы засеребрился воздух, возвещая о прибытии непрошеного гостя.

– Принесла-таки нелегкая, – вздохнул старик, поудобнее перехватывая топор.

Призрачная фигура обретала все более осязаемые черты, и по мере этого меня, да и остальных тоже, охватывали все большие изумление и растерянность.

– Матерь Божья, Пресвятая Богородица, – прошептал Потапыч, опуская приготовленный топор.

Мы с Пашкой застыли изваяниями, уставясь на невысокую нещадно скрученную фигурку. Зато наш гость не терялся. Резво для такого уродца шагнул к Потапычу и повис на руке, сжимающей топор. Мир застыл, и я, будто попав в вязкую грязь, никак не мог заставить себя пошевелиться. Я слышал истошный крик старика, полный боли. Слышал утробный лай Карая, никак не решающегося напасть на врага. Первым опомнился Пашка. Издав нечеловеческий вопль, кинулся через избу, подняв вилы, как дикарь-охотник. Свое оружие он вонзил в перекрута сверху вниз, пронзив того насквозь. Мир содрогнулся и отмер, дав мне свободу.