М. Парфенов - Самая страшная книга 2020

Больше Игорь не видел ни безумную Оксану (ее забрала милиция, позже перепоручив мозгоправам), ни отосланного в интернат искалеченного Соломона. А хата загорелась вскоре, и никто не потушил пожар. Место то обрело у селян статус проклятого. Игорь, стесняясь, поведал, что старики видели что-то в окнах заколоченного сруба, блажь, понятно.

Огорошенные историей гости покидали дом. В горнице старуха (артритные пальцы ползают суетливо по бедрам, желтыми ногтями скребут) сказала ворчливо:

– Не пиши про Волкова. Про него и думать – душе во вред. Почему так мало людей о нем слыхали? Потому что Бог построил стену вокруг острова их и хранит душечки от скверны. Наши святые через мучения к Господу возносились, в муках видели рай. А Соломон пекло увидал. И пекло теперь с ним всюду. Не пиши о нем, не думай о нем, забудь.

Над деревней каркали вороны. Продавщица – не то карлица, не то подросток – вышла из магазина, наблюдала, как отчаливает «Нива».

– У меня к тебе еще одна просьба будет, – сказала Алла. И поняла, что заранее догадывалась, чем закончится путешествие в Назаровку, недаром надевала удобную обувь, толстый комбинезон и термобелье. – Отвези меня к острову. Обратно я как-нибудь доберусь, попутками.

– Не вопрос, – кивнул Шорин, – только вряд ли волковцы гостеприимны.

– Придется привыкать, – сквозь сжатые зубы процедила журналистка, – скоро к ним гости нагрянут, в погонах.

– Подкрепимся перед дорогой.

На заправке они заказали хот-доги и чай. Обедали за столиками, вперившись в пустынную трассу, чтобы не смотреть друг на друга.

– Мне снилось, что мы едем куда-то, – сказал Шорин, – вдвоем, долго-долго едем.

– Это необязательно.

– Что?

– Светские разговорчики. Мы не друзья и не приятели.

Шорин замолчал, но через минуту отставил недоеденный хот-дог. Морщины рассекли его лоб крестом.

– Ты в Бога веришь?

– Нет. Ни в Бога, ни в Деда Мороза, ни в инопланетян.

– Когда я учился в первом классе, мою маму сбил насмерть пьяный водитель.

Алла перестала жевать.

– Бабушка сказала, что Бог забрал ее к себе, потому что мама была очень красивой. Я воспринял это буквально. Что есть замок Бога, и мама там теперь живет. Расстраивался, что в замке нет телефона. Но мама писала мне письма из рая – бабушка писала за нее. Позже я узнал, кто такие атеисты, и злился на них. Не верить в Бога – то же самое, что не верить в мою маму, так? Но это допущение, что Бога может не быть, оно прокралось в меня и подтачивало. Пока я правду не принял. Я возненавидел того пьяного водителя, мечтал найти его и убить.

Шорин усмехнулся печально.

– Ты не виновен в Дашиной смерти, – произнесла Алла. – Я должна была ее держать за руку.

– А ты не думала, что все предрешено? Моя мать и твоя дочь. Даже то, что Джефф сбежал и я наткнулся на паломников – а нынче везу туда тебя?

– Если так, – Алла смяла бумажный стаканчик, – тот, кто эту жизнь сочинил, – мерзавец.

«Ниву» припарковали у границы кедровника. Цивилизация осталась позади. В распадках ждал иной мир, где лешие, кикиморы, слабоумный бог и Волкова плетью наказывает паству. Шли по колено в снегу, перелезая через поваленные стволы. Смерч выкорчевал могучие сосны, застелил иголками поляны. Вывороченные корневища, лапы со жменями торфа и камешков норовили схватить за одежду. Алла, сперва отказывавшаяся от помощи, висла на спутнике; однажды он взял ее на руки, чтобы пересечь ложбину. В овраге ручей проморозило до дна. Ветра не было, не было и солнца в пасмурном небе.

Тропа пролегла по белым камням. Справа – сопки, сугробы и выдувы, слева – замурованная в лед река. Стесанные скалы из разноцветных пластин, ольховник на том берегу. Шорин показывал лосиные следы, оленьи катышки. Травил охотничьи байки. Просека уперлась в тупик – вернулись в горловину, обогнули ольховник. Пахло эфирными маслами и хвоей. За кедрами в три обхвата скользнула, хрустнув настом, тень. Зачирикала лесная птичка.

Алла веровала бы, поблагодарила бы Бога за крепкое плечо Шорина. Даже днем тайга навевала подспудную тревогу, если не сказать жуть. Казалось, кто-то следует за ними по рыхлому снегу, по отпечаткам копыт. Шуршит сыпкой щебенкой.

– Чувствуешь? – шепнула Алла, озираясь, – будто на нас смотрят.

– Так бывает в тайге.

«Ночью волхвы приходили», – мысль обдала холодком. Ураган ли сложил крестами сучковатые палки, или тут постарался человек?

– Вот он, голубчик, – Шорин мотнул головой.

Остров напоминал медведя, прикорнувшего на льду в двухстах метрах от берега. «Спина» поросла чахлыми кустами стланика и сухой травой. Остров, размером с небольшой теплоход, окуривал печной дымок. Виднелся высокий частокол.

Опушку у припая окольцевали сосны, обкромсанные бурей. Единственными паломниками сегодня были сороки, оккупировавшие дырявую лодку. Стоянку занесло снегом, на нем отпечатались свежие следы ботинок.

– Дальше я сама.

– Фигушки. После всего, что я слышал про эту бешеную суку?

Алла поблагодарила взглядом. Волковцы, возможно, и были безобидными аферистами, но от частокола, от острова (приготовившегося напасть медведя) веяло угрозой.

«Я, – сказал бывший журналист Карпов, – когда материал собирал, происходило всякое».

Наледь, белая, местами желтоватая, заставляла вспомнить Нину Рогачевскую, пришедшую к Волкову лечить бесплодие и исцелившуюся, чтобы прыгнуть в прорубь с ребенком.

– Идем, – сказала негромко Алла.

Они двинулись по реке и через минуту обнаружили дохлую белку во льду. Рядом – оскаленную лису. Замороженную оленью тушу. Барсука и снова белок. Как насекомые в янтаре, дохлые звери таращились изо льда испуганными глазами, провожая гостей к острову.

Алла очнулась на грязном занозистом полу. Воняло старой кровью – от стен, от темных пятен, измаравших бревна сруба. Горечь во рту – привкус того травяного пойла, которое их вынудили выпить члены общины. Она попробовала пошевелиться, убрать с глаз прядь и совершила первое продравшее ужасом открытие. Она была связана. Пеньковая веревка оплела щиколотки, запястья закинутых за спину рук. Спину холодило дерево. Ее приковали к столбу, к поддерживающей потолок опоре. Голую – это второе открытие заставило заскулить. Сквозняк гулял по комнате, жадно поглаживал нагие бедра. Соски болели, словно их жевали зубами: покосившись вниз, Алла увидела красные пятна на груди и животе. Ссадины, она предположила, что ее волокли сюда по настилу, нежная кожа поранилась о струганые доски.

Она закричала. Задергалась, но путы держали крепко, веревки впились в мясо.

Нет, нет, нет.

Алла забилась, как глупая рыба на крючке рыбака. Заколотила ступнями в пол. Здесь словно зарезали свинью. Потеки, кляксы, зловещие разводы вокруг. Десяток свечей, воткнутых меж грубых паркетин, озарял узкое помещение. Язычки танцевали на сквозняке, уменьшались и вновь вспыхивали. Тени мрачно вздымались, водили хоровод, будто дикари, наслаждающиеся агонией жертвы.