Виктор Венцель - Gott ist Liebe

Слова Бергмана почему-то показались Доминику фальшивыми, но он быстро взял себя в руки, стараясь ничем не выдать свое настроение.

– Спасибо, – просто сказал Доминик, пожимая на прощание руку. – Я это запомню.

Формальные обмены любезностями угнетали особенно. Доминик не любил этого ни в офисах, ни в отделах, ни в реальной жизни. Звучат они всегда так неуместно и лживо, что аж зубы сводит. Впрочем, этого требует этикет. Еще четверть часа ушла на обсуждение малозначительных деталей, а-ля техник приходит по средам и пятницам после вызова; электрощиток на случай аварии в подвале; газовый котел неподалеку, нужно только повернуть ручку; телевизор ловит всего два канала; туалет прямо по коридору; да-да я запомню и прочий несусветный бред. К концу разговора Доминик чувствовал себя уставшим и изможденным.

Когда дверь за Эмилем захлопнулась, то только тогда он наконец-то позволил себе выдохнуть. Забытое раздражение снова начало подниматься удушливой волной, накладываясь на пережитое волнение и усталость. Он скинул пальто, бесцельно перебрал бумаги на журнальном столике, заботливо оставленные риэлтерским отделом корпорации «У.М.Е.Р» и наконец устало опустился в тяжелое кожаное кресло напротив камина. Сидеть было непривычно, но мягко и довольно удобно. Мягкое нежное тепло убаюкивало. В то мгновение, когда Доминик уже начал клевать носом, ласковые руки Лилли обвили его шею.

–Знаешь, ты мог бы быть и поучтивее с этим Бергманом, – заметила она, склонившись к нему на плечо, – Свою работу он выполнил на ура. Даже не верится, что в нашем распоряжении целый особняк. Да, что там, замок! И это после той тесной квартиры в Дрездене, Доми.

–Слишком устал, чтобы быть учтивым, – улыбнулся Доминик, обняв жену в ответ, – Кажется, этот город на меня плохо действует. А может, дорога утомила…

–Как хорошо, что можно сменить обстановку, правда? Я так рада, что поехала сюда с тобой. Только представь себе, как счастливы мы будем втроем, в этом доме.

–Да, – сказал Доминик, бросив взгляд на укутанные тенями высокие потолки, – Представляю, милая. Мне кажется, это очень хороший дом.

То, что в Дрездене было тремя громадными чемоданами и целой горой коробок, набитых необходимыми для переезда мелочами, теперь, внутри настоящего особняка, казалось просто горсткой нелепого скарба. Доминик потратил около получаса на распаковку вещей, затем еще четверть часа на их расстановку в собственном кабинете, который был слишком огромным и пустым, если не считать тяжелого дубового стола, кожаного кресла, да целого ряда картин в пастельных тонах, которые больше бы подошли спальне, нежели рабочему месту. Он безрезультатно перекладывал книги с полки на полку, веером раскладывал бумаги, расставлял пепельницы и рамки с фотографиями так, чтобы занять как можно больше места, но кабинет все равно давил на него невозмутимой пустотой. Доминик пощелкал кнопками пульта, выбирая наиболее удачное освещение, но все равно остался недоволен: света было или слишком много, или совсем недостаточно, что вовсе не вязалось с необходимой атмосферой. В конце концов, Доминик махнул рукой на собственные старания и присоединился к Лилли, занятой обустройством спальни. У Лилли дела с наведением порядка обстояли намного лучше. Два резных деревянных шкафа, крохотные тумбочки по обеим сторонам невероятных размеров кровати и громадное окно, завешанное тяжелыми бархатными портьерами, теперь даже отдавали домашним уютом и не казались экспонатом на музейной выставке. Предложив свою помощь, и получив отказ, Доминик вернулся в гостиную, проверил замок на входной двери и поплелся обратно в свой кабинет, поигрывая в руках маленьким пультом.

Переезды всегда действовали Доминику на нервы. Новые апартаменты угнетают, будь это номер отеля, отдельный коттедж или целая квартира, выделенная руководством на время командировки. Все это было одноразовым, чужим и слишком личным. Как чужая зубная щетка, например, а пользоваться чужим, Доминик не привык. Женщинам в этом плане намного проще, думал он. Они легче переносят изменения, да еще и обладают магией создавать домашний уют там, где любой мужчина только разведет руками. У женщин совсем иное понимание красоты, полностью отличное от мужского, поэтому Доминик предоставил это занятие своей жене. Пока супруга занималась распаковкой вещей, Доминик не меньше получаса проблуждал по бесчисленным комнатам дома, запоминая расположение помещений и проверяя в действии связку ключей, оставленную Бергманом. Даже заглянул в подвал, вооружившись пультом, после чего разочарованным поднялся обратно, так и не найдя ничего, что заслуживало бы внимания. Только утоптанный земляной пол, низкие серые стены, да одинокие лампочки, свисающие с балок над головой.

Дальние помещения были отданы под склад строительных материалов, так и не пригодившихся рабочим во время ремонта. Доминик без интереса прошелся мимо рядов красок и кистей, обрезков линолеума и стопок керамической плитки, поглазел на заштукатуренные стены и местами просевший пол, после выключил в комнате свет и прикрыл дверь. Продолжать исследование уже не хотелось.

Чердак он нашел сразу же, но решил оставить его на следующее утро. Учитывая слова Бергмана о том, что хлама там достаточно, а вот со светом проблемы, совсем бы не хотелось сломать ногу, поскользнувшись на какой-нибудь безделице. Доминик попытался подобрать ключи к паре дверей по обеим сторонам коридора, но потом решил, что не видит в этом никакой необходимости.

Не вызвала энтузиазма и кухня, слишком просторная и пустая, чтобы чувствовать себя в ней уютно. Он распахнул дверцу холодильника, изучил выставленные на полках консервы, скривился и отправился дальше по коридору, подумав, что не слишком-то и голоден. Лучше перекусить завтра с утра, когда он встанет с новыми силами.

Спустя несколько часов, лежа на огромной холодной кровати, ворочаясь с боку на бок, Доминик долго не мог заснуть. Сон упрямо не желал приходить, не смотря на усталость и нервное напряжение. Такое случалось и раньше, в дни переезда – спать на новом месте ему было всегда тяжело. Сейчас он обнимал одной рукой Лилли, бережно укрыв ее одеялом, смотрел в синюю темноту окна, выглядывающую из-за шторы, и прислушивался к тишине, которой было наполнено их новое жилище. Немного позже он понял, что это не совсем тишина, и даже не беззвучие: потрескивали угольки в догоревшем камине, мерно гудел генератор и газовый котел в подвале, поскрипывал ветер по крыше дома, шелестел непрекращающийся снег, падая белой вуалью на стекло. Все эти звуки теперь должны были стать неотрывной частью его новой жизни. Как когда-то стал привычным и родным шум трассы за окном, ругань соседей через стену, полицейские сирены в ночной тишине. Доминик подумал, что теперь ему предстояло осознать, что тишина отличается друг от друга так же сильно, как полный жизни Дрезден отличается от сонного безмолвия Глекнера.