КИРИЛЛ ДЕНИСЕНКО - Мамино Сердце

Безразличие испытывала ли она, не смогла б ответить ни сейчас, ни тогда, когда отец развелся с матерью и ушел к любовнице, охочей, как и он до непрестанного пьянства; скорее облегчение почувствовала, но и горечь, непонимание, обиду – не за себя, за мамочку – Ну, как, как прости Господи, можно было женщину, с белоснежной, как выпавший только снег кожей, с золотыми локонами и мифологической красотой, очами зелеными, как молодая листва и с крапинками золота, словно дарованных от самого солнца в восхищение простёршего лучшие из лучей, женщину воспитанную и любящую, променять на одутловатое, не связано бормочущее спившееся чучело? Для которой, выгнал их, спустя пару месяцев своего ухода, и как только зарегистрировался, был незамедлительно сброшен с моста в реку, ту самую реку, которую, ещё не ставший на путь саморазрушения восхваляемого нынче, переплывал много раз в годы своего студенчества, реку, в которой пошёл – скрюченным и похмельным – камнем вниз… Предавший нас свою семью и не давший прорваться собственным талантам, вверенным Богом, блеснувших не познав развития зачатками – ушёл в дремоте бессознательного существования преданным в вечную гиенскую дрёму… Но, теперь от боли, с каждым годом, откалывавшейся, сочившейся утрачивая влияние на неё, она, как дочь, как взрослый человек понимала, что: невозможно, чтобы человека ждали бесконечные муки; что и за века душа, вечная душа пробуждалась, осознавала и раскаивалась, проходя огонь, отрезвлялась той явью сверхъестественного бегства и сколь была оторвана и жизни, своего творца, сталкивалась с олицетворением собственного многочисленного грехопадения, явленного гротескными чертями, – и, Илейн понимала – предназначение и оголённую истину; да и-то, как нагрянет время для каждого, как бы он и она не пали, тот момент, когда из небытия вновь возвратятся к жизни и чрез оправдательный завет спасению, выжив и в печи, приняв живительную росу вымоленной милости… И душа не обуглившись, должна же пристать, подобно как брусок металла, переплавившись, и вернувшись в свою начальную форму и… станет с сонмом детей, которых Христос обогреет большей любовью, большим вниманием и даст испить из источника всепрощенья и нескончаемой жизни, не допустив вновь проживать человеческий опыт на Земле, подвязав на духовный рост… И простила ли она его, хотя по-человечески, непростительно любое разрушение детства, а он разрушил… Но, нести бремя обиды она не станет… А эти эгрегоры о непутевых мужчинах которым только и нужен поводок вложенный в руки умных и сильных женщин царивший то в той, то этой кино-мульти картинах, не встречал её одобрения . Мир вообще не делился ни на что , как она поняла , а такие образы создавали всё больше раздувавшуюся брешь в восприятие реального мира. И росло поколение которым никогда не стать героями в цветастых трико, никогда не пулять лазерами из глаз или управлять мыслями других без последствий, никогда не регенерировать и никогда не обладать никакой супергеройской способностью из дрянного перечня… Им не важно, что они способны быть героями и героинями, им важно, как это делают вымышленные герои. Поколение взращенное и воспитанное равняться на тех, кто способен существовать только в кинокартинах и цветастых журналах с историями, замешанных на гностицизме и древних мифах. В её детство были героями: военные, врачи, учителя, простые пахари, выращивающие хлеб – те, кто и делал возможной цивилизованное и здоровое общество, те кем восхищаясь ты мог стать. А теперь только обманутое общество с вымышленными идеалами вымышленных – в наркоманских на хлёстах – героев. Илейн росла во времена, когда люди любили друг друга, ждали, дожидались, писали… Не пробовали других, как бродячие псы блевотину и всякий оброненный хлам, чтоб понять дорог человек от которого ушли или нет… Раньше если и уходили, то без оглядки… Не цепляясь за кого-то другого. Мерили не кошельком, а глубиной мыслей в глазах, способных потопить и вознести; люди мечтали, согревали улыбками, теплом рук… Сплести пальцы рук с любимы м человеком было интимнее и подлиней чем все переписки, лайки и совокупления сегодняшнего дня. Люди любили… Люди могут ещё любить – она искренне верила, – могут любить, выкинув мусор из собственных голов и взглянув без предубеждений и гордыни, прекратив видеть повод для оскорбления и мзды, а только людей…

Она взглянула на безмятежно прогарцевавшую группу конной полиции в красивой форме и почему-то в масках, скрывавших лица, оставив только зоркие глаза и кустистые брови не только мужчин, но и крепкой девушки полицейского, вторившей новой моде, сменившей чересчур выщипанные до ниточек брови на конкретные, схожие с «шерстяными гусеницами». Маски, придавали им очарование родня с мифологическими образами ниндзя так красноречиво воспетых во всевозможном искусстве, особенно кинематографе, приблизившим культуру востока, не затейливо, будто на протянутой ладони в каждый дом. Впрочем, Илейн, удивлялась не рациям, не вооружению, а непонятно к чему понадобившимся к убранству формы холщовых масок.

– Бредовенький ж бредик-то! Почему они не в шлемах, коль хотят так котелки защитить, а тряпицах на лицах? – разделил невысказанное опасение Кир.

– Давай поищем продуктовые магазины родной… Начинает свежеть… – она зябко передернула плечами и поднялась с сыном, провожая взглядом, удалявшиеся силуэты, невольно смотря на блестевшие хвосты кобылиц и меринов с выпиравшими боками. – Не часто у них тут погони случаются…

– А кому что нарушать? – Развёл руки Кир подтверждая риторичность вопроса. – Думаю, мам, тут люди давно походят на отлаженный и единый механизм. Щёлкнет, что, приказ или зараза и, конец, будут, как налипшие бляшки, перекрывая ход кровотоку, мчать, заданным курсом. И ацетилка не рассосёт.

– Господи, скажешь тоже. Пойдём!

VI

Не оставлявшие и намёка на тень трубчатые лампы свисали с потолка небрежно прятавшего бетон, проводку, гудевшие вентиляторы за ромбовидным отливавшим серым пластика, вылитого по типу пчелиных сот на алюминиевых креплениях обымавшего и множество прямоугольных колон, придавая им форму полукружий; на колонах в прорехах сот, запаянных по трое, пряталось с пять разноразмерных камер. Стеллажи – отпечатанные небрежно на 3D-принтерах – выпячивали с гордостью изобилие товаров. Пройдя к холодильным камерам, они смотрели на филигранно нарезанные куски мяса. К удивлению, заметив, что ни ребрышек, ни лопаток, ни мослов – не было, ни одного кусочка, даже ни на косточке. Только мякоть всевозможных размеров. Так же в каждой холодильной камере по верхним алюминиевым струбцинам ездили с завидной скоростью – разветвлявшиеся щупы, походившие на гибрид человеческой руки и щупальцев осьминога, поддевавших и опоясывавших пронумерованные куски мяса и по струбцинам мчавшие к стороне с цифровым табло для оплаты выбранных кусков, вываливались ровными брекетиками, завернутыми целиком в пергамент и перевязанными бечевкой; чаще клиенты, которых они наблюдали, выбирали завернуть, предварительно нарезав на тончащие ломти.