Юн Линдквист - Движение. Место второе

Бежать!

Как зверь, который предчувствует опасность, я инстинктивно присел на корточки, чтобы уменьшить площадь удара. Сделал несколько вдохов не двигаясь. Ничего не происходило, и я осторожно выпрямился. Все выглядело привычно, но чувство угрозы меня не покидало. Я не знаю, подходило ли здесь слово «угроза». Скорее это было то же, что и тогда, когда я стоял у окна в Блакеберге и опирался на теплый подоконник с мраморным узором, – ощущение, что сейчас кто-то появится. Точно так же, но только ощущение было сильнее, и разница была в том, что этот кто-то или это что-то задумали зло. «Зло» также неподходящее слово. Перед лицом некоторый событий язык пасует.

С осторожностью я прошел через прачечную и приблизился к душевой. То, что в приятный утренний час составляло мою жизнь в ее широком смысле, свелось к тому, что было заключено в пределах моего тела. Комку нервов и колотящемуся сердцу.

Угроза не ослабла, когда я открыл дверь в душевую. Наоборот. Я протянул руку, чтобы включить свет, и лампочка в потолке мигнула два раза, прежде чем погаснуть. Я тяжело задышал и захлопнул дверь, медленно попятился от нее.

Трещина.

Мигающая лампочка впечатала мне в сетчатку картинку. Что-то протискивалось через трещину в потолке, прямо над ванной. Так как я только что писал историю про ребенка в лесу, ассоциация была предопределена: это нечто было похоже на то, что показалось из носа у ребенка. Но намного, намного больше по размеру.

Я стоял, прислонившись спиной к входной двери, и пытался трансформировать картинку в какую-нибудь другую, но увиденное оставалось тем же: вязкая черная масса с неопровержимыми признаками жизни, которая пробивалась сквозь трещину в штукатурке.

Я открыл дверь и вышел на воздух. Перед глазами у меня плясали мерцающие точки. Я потер лицо, и моя правая ладонь окрасилась кровью. У меня началось носовое кровотечение. Только сейчас я понял: то, что я называл «давлением», внутри прачечной действовало сильнее, чем где-либо.

Не помню, как вышел со двора на улицу. Я где-то бросил свое полотенце и нижнее белье, потому что их не было у меня в руках, когда я оказался прямо у витрины «Декоримы».

Я не знал куда идти. На меня косились прохожие, и только тогда я понял: вкус ржавчины у меня во рту означает, что носовое кровотечение еще не остановилось. У моих ног образовалась лужица, и от вида утекающей через трещину в брусчатке крови меня передернуло. В кармане я нашел старый чек, размял его, чтобы стал мягким, и сделал из него две затычки, которые затолкал в ноздри. Плюнул себе в руку и более или менее начисто вытер лицо вокруг рта. И после этого пошел.

Не думая, куда меня несут ноги, я прошел по улице Кунгсгатан по направлению к площади Стуреплан. Куда бы я ни бросил взгляд, везде замечал трещины. На фасадах домов, в мощеных мостовых, на лицах людей. Трещины, в которое это могло просочиться.

Что это было? Что?

Этого я как раз не знал, именно это меня и пугало, и я по-прежнему трачу свою жизнь на то, чтобы это выяснить. Что же такое проникает в нас и что оно с нами делает. Что-то иное, являющееся нам в разных формах.

Я повернул на улицу Биргер-Ярлсгатан, привлеченный запахом моря со стороны залива Нюбрувикен. В голове начало проясняться, и трещины в лицах людей превратились в морщины, рты и глазницы. Стоя на набережной Нюбрукайен и смотря вдаль поверх воды, я сделал глубокий вдох, и стало еще немного легче.

Что же такое я видел в трещине в потолке? Если не принимать во внимание, что это было похоже на субстанцию из носа у ребенка, что в этом было такого страшного? Ничего. Крыша была дырявая, и что-то протекло. А я-то тут при чем?

Когда я стоял, смотрел на медленно проплывающие паромы, идущие в Ваксхольм, и вдыхал свежий запах озера Меларен, мне чудилось, что это просто еще одна проделка моего мозга, который вскипал, как плотно закрытая кастрюля. Солнце сияло над фьордом, и мимо меня проходили счастливые люди, идущие на Юргорден [4] Крупный остров в центре Стокгольма, является главной рекреационной и развлекательной зоной столицы Швеции. Именно на Юргордене находятся такие известные достопримечательности Стокгольма, как этнопарк Скансен, музей Юнибакен, затонувший в XVI веке и затем поднятый и восстановленный корабль «Густав Васа», ныне превращенный в музей, и многие другие. .

Я вынул и проверил затычки из носа – кровотечение прекратилось. Я бросил затычки в воду, где ими заинтересовались утки. Повернулся и снова направился в сторону города.

Ладно.

Как бы хорошо мне ни удалось обесценить то, что лезло наружу, до такой степени, что оно перестало иметь ко мне какое-либо отношение, одно было ясно: я точно не стану стоять и мыться там, где оно будет у меня над головой. Я должен что-то придумать. Я продолжил свой путь к площади Хёторгет, где зашел в магазин «Джон Уолл» и отыскал ярко-красный пластмассовый таз на тридцать литров за семьдесят девять крон. Я подумал, что не сумею стащить такой большой предмет. Я даже заплатил за губку и вернулся домой, неся в охапке свои покупки.

Теперь, когда мне стало ясно происхождение давления, я мог явственно ощущать, что оно исходит из северной части двора, из прачечной. Я старался туда не смотреть и поспешил по лестнице домой.

Поставил таз на пол в туалете перед раковиной и сполоснулся, как мог. Губкой я набирал воду из-под крана и мочил ею тело, затем намыливался и повторял процедуру. Получилось. По крайней мере я помылся. Когда я вытерся, то вылил использованную воду в унитаз, а потом немного постоял и посмотрел на себя в зеркало.

Существовало альтернативное объяснение происходящего, и я искал какой-то ответ у себя во взгляде, искал признаки того, что я теряю рассудок. Но что из себя представляют эти признаки, и может ли их заметить тот, кто уже не вполне в себе?

Я понял, что снова увязаю в этом проклятом порочном круге рассуждений. Довольно. Я был цел и невредим, чист, и от меня хорошо пахло. Все было замечательно, не хватало только телевизора.

Когда во второй половине дня я набрал номер, ответила женщина. Да, телевизор пока не купили. Можно прямо сейчас подняться и посмотреть на него, если есть желание. Что-то в ее манере подбирать слова говорило о том, что это она написала объявление. У нее был спокойный, уверенный тон, и она так произнесла: «Третий этаж, на двери написано „Хольмгрен”», как будто сообщала статистические данные.

Я надел белую рубашку с коротким рукавом, потому что чувствовал: иду по официальному делу. Если честно, я был довольно взволнован, потому что не знал, как это делается. Но беспокоиться не стоило. Женщина, которая открыла дверь, не проявила ко мне ни малейшего интереса. Она только коротко мне кивнула и сказала: «Заходите».