Юрий и Аркадий Видинеевы - Свет мой, озеро! Скажи…

© Юрий и Аркадий Видинеевы, 2020

ISBN 978-5-0051-7549-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я знал, что буду очень долго писать портрет своей новой знакомой. Многие испытали на себе великое потрясение перед полотнами выдающихся живописцев. Но при этом не каждый из испытавших такое потрясение, готов поверить в то, что он оказался тогда под воздействием той могучей неведомой силы, которой гении живописи напитывали свои творения, вкладывая в каждый взмах своей кисти, клокотавшие в них эмоции. Точно с такой же титанической силой медленно, изо дня в день, из ночи в ночь, в самые урочные часы непревзойдённые маги и колдуны создавали волшебные амулеты безотказного действия.

Изо дня в день, из ночи в ночь.

В самые урочные часы.

Вкладывая всю силу клокочущих в сердце чувств.

Долго и настойчиво, чтобы полностью пропитать энергетикой мысли и чувств материальный носитель их творчества.

Только так создаётся творение, потрясающее своей могучей неведомой силой.

Технические навыки позволили мне «на автомате» приблизиться к точности линий, цвета и светотеней, то есть приподнять свой эскиз на низшую, ремесленническую ступеньку. Только после этого начинался трудный, изнурительный подъём по ступеням восходящего мастерства. Теперь каждая чёрточка портрета должна стать «незримо подвижной», а цвета – «осязаемо живыми». Теперь нужно добиться того, чтобы взгляд на портрете «загорелся внутренним светом», стал «изливаться глубоким чувством». Каким? Угадать это нужно сердцем и выразить на холсте через озарение. А это невозможно без Чуда, именуемого Искусством, и недостижимо без наивысшего накала всепоглощающей страсти.

Маги и колдуны творили, распаляя себя страшными таинственными заклинаниями. Я сопровождаю мои творческие усилия специальной молитвой (у каждого художника она своя).

Молитва – это тяжёлый труд, если произносить её не всуе, а всем сердцем. Горячая молитва отбирает особенно много сил, и я кружусь в бурлящем водовороте, попеременно возвращаясь от молитвенного экстаза перед холстом к полубредовому отдыху и снова к холсту – как в горячий омут, – в кипящий водоворот всепоглощающей страсти.

В минуты отдыха (полубреда) на меня наплывают воспоминания. Иногда они странным образом искривляют то, что было на самом деле, но я не хочу тратить силы на исправление их кривизны и расслабленно дрейфую в их потоке.

Как разругали мою первую картину величайшие мэтры нашего провинциального разлива!

– Экспрессии очень много, да таланта вот маловато!

– И где Вы, уважаемый коллега, усмотрели здесь хоть капельку таланта?

– Уж не претендует ли, сей «творец» на создание им нового направления в живописи?

В тот день, наслушавшись этих и тому подобных «по-отцовски поучительных пинков», я очень крепко напился и решил навсегда покончить с написанием картин.

Это было в конце зимы.

Я «взялся за ум» и последовал совету старших товарищей перейти из цеха в конструкторское бюро. Вероятно, мои рационализаторские идеи они сочли более полезными для родного завода, чем моё руководство цехом металлопластиковых изделий.

Моё художественное творчество окончательно заменилось творчеством техническим.

Так мне, бездарю, и надо!

От зимней спячки души и сердца я очнулся только в конце весны. День моего «пробуждения» был ясным и по-летнему тёплым. Я вышел на прогулку и бездумно бродил по аллеям центрального парка. На одной из аллей местные художники выставили на продажу свои картины: виды города, пейзажи и натюрморты, выполненные под невзыскательный покупательский спрос («Налетай, торопись, покупай живопись!»).

Пресно.

Не экспрессивно.

И тут, как в отместку на мой скепсис, мне вспомнилась хлёсткая критика моей собственной работы: «Экспрессии очень много, да таланта вот маловато!».

Это болезненное воспоминание всколыхнуло во мне мой бунтарский дух: Видел я полотна своих критиков! В их ранних (давних!) работах угадывалась искорка живой мысли, признаки творческой смелости. А последние их работы источают флюиды самодовольства и самолюбования, пропитавшие безупречные в техническом отношении мазки. Регресс, которого сами они не видят.

Моё мимолётное бунтарское чувство готово было уже угаснуть, но тут я увидел нечто:

Как хороша песенная строка «Толи девушка, а толи виденье»!

Как молния вошло в меня озарение: я вдруг понял, как можно написать её портрет, чтобы выразить в нём «воздушность» этого очаровательного образа.

Милая девушка-видение почувствовала на себе мой восторженный взгляд, и её ответный взгляд, сверкнувший неприступной строгостью, неожиданно просиял радостным узнаванием.

«Как жалко, что мы с нею не знакомы! Какой же счастливчик тот, с кем она меня перепутала, и кому предназначалась эта её ослепительно красивая улыбка!»

– А я Вас вспомнила! – обратилась ко мне девушка-виденье. – Я видела Вас на прошлой выставке картин. Мне так понравилась Ваша работа! А на нынешней выставке почему-то Ваших полотен нет.

– Я больше не пишу картин.

– Как можно?!

Мы познакомились и разговорились.

Случилось так, что моё понимание того, как следует писать портрет моей новой знакомой, переросло в нашу договорённость: она мне позирует, я – пишу.

Я буду очень долго писать портрет своей новой знакомой.

Я сопровождаю мои творческие усилия специальной горячей молитвой (у каждого художника она своя).

В этом мой шанс создать творение, наполненное неведомой силой.

Старая цыганка сидела на скамейке перед оживлённым тротуаром и негромко бубнила, полуприкрыв глаза: «Кто ручку позолотит, тому всю правду скажу, кто ручку позолотит…».

К ней подсела разбитная бабёнка с блудливым взглядом.

– Про сына хочешь узнать, всю судьбу его выведать? – спросила старая цыганка. – Позолоти ручку, тогда узнаешь.

– Сначала расскажи, тогда и позолочу, – в глазах просительницы вильнула и затаённо застыла хитринка.

– Тогда такой тебе мой ответ, – усмехнулась цыганка. – Ловок он будет и изворотлив, тебя в этом сильно превзойдёт. Жить будет сладко. Притом он ни в воде не сгорит, ни в огне не утонет.

Бабёнка заулыбалась самодовольно, сузила глазки и выпалила:

– Эту правду я и сама знала. Выходит, что не за что мне ручку тебе золотить.

С тем та бабёнка и убежала, так и не сообразив, что в пророчестве главные слова были переставлены и то, что она по глупости восприняла как удачливость её сына, имело обратный смысл.