Уильям Хьёртсберг - Сердце Ангела. Преисподняя Ангела

– И ты думаешь, что Джонни как-то в этом замешан?

– Я не знаю, что мне думать. Это вы должны думать. Просто я решила, что вы должны все знать. Может, вам это как-то поможет.

– Может быть. Если ты что-то от меня скрываешь, сейчас самое время сказать.

Епифания уперлась взглядом в сложенные ладошки.

– Больше ничего.

Она быстро поднялась, вся собранная, деловитая.

– Мне пора идти. Да и у вас, наверно, работы много.

– Да я как раз сейчас и работаю.

Я встал.

Она сняла пальто с вешалки.

– Вы ведь серьезно говорили про конфиденциальность?

– Все, что ты мне рассказала, останется между нами.

– Надеюсь.

Епифания улыбнулась. Она ничего не хотела от меня, просто улыбнулась, и все.

– Не знаю, может, это неправильно, но я вам верю.

– Спасибо.

Я стал выбираться из-за стола, но она сама открыла дверь.

– Не беспокойтесь, я найду дорогу.

– Телефон мой у тебя есть?

Она кивнула.

– Если узнаю что-нибудь, я позвоню.

– Не узнаешь – тоже звони.

Она кивнула еще раз и исчезла. Я замер у стола, прислушиваясь. Как только закрылась наружная дверь, я в три прыжка выбежал в приемную, попутно прихватив дипломат, содрав с вешалки пальто и заперев кабинет.

Я постоял, приложив ухо к двери, дождался, пока хлопнула дверь лифта, и вышел в коридор. Там не было ни души. Тишину нарушало лишь стрекотание арифмометра и специфический электрический гул: пока Айра Кипнис трудился над графой «итого» в запоздалой налоговой декларации, мадам Ольга избавляла клиенток от лишней растительности. Я рванул к пожарной лестнице и, перепрыгивая через три ступеньки, ссыпался вниз.

Обогнав лифт секунд на пятнадцать, а то и больше, я приоткрыл дверь с черного хода и приник к щели. Я дождался Епифанию и вышел на улицу вслед за ней. Она свернула за угол и спустилась в метро. Я не отставал.

Епифания села в поезд линии Интерборо. Я вошел в соседний вагон и, как только состав тронулся, перебрался на скачущую железную платформу над сцепкой. Отсюда в стеклянное окошко двери мне хорошо было видно Епифанию. Она сидела, сдвинув коленки, как благовоспитанная девочка, и изучала череду рекламных плакатов, наклеенных над окном. Через две остановки она вышла у площади Колумба.

Епифания пошла на восток по Южной улице вдоль Центрального парка, мимо памятника линкору «Мейн» [33] Памятник работы Аттиллио Пиккирилли (1866–1945). «Мейн» – американский линкор, гибель которого в 1889 году привела к началу американо-испанской войны. с колесницей, влекомой морскими коньками и отлитой, как известно, из пушки с затонувшего корабля. Народу было немного, и я держался на расстоянии: мне даже не было слышно, как стучат ее каблучки по восьмиугольным асфальтовым плитам.

Потом она свернула на Седьмую авеню и, вглядываясь в номера домов, торопливо пошла в сторону центра вдоль Атлетического клуба и украшенных статуями «Меблированных комнат Алвин Корт». На углу Пятьдесят седьмой ее окликнула старушка, нагруженная тяжеленной сумкой с покупками, и я остановился у входа в прачечную, дожидаясь, когда они договорят. Епифания объясняла старушке дорогу, тыча пальчиком в сторону парка и совершенно не замечая меня.

Потом я чуть было не потерял ее из виду, когда она вдруг рванулась через улицу за секунду до того, как зеленый свет сменился на красный. Я застрял на тротуаре в безвыходном положении, но, на мое счастье, на той стороне она пошла медленней, изучая номера магазинов, расположенных в здании Карнеги-холл. Не успела еще загореться зеленая надпись «Идите», а Епифания уже вошла внутрь, помедлив секунду у двери в дальнем конце дома. Адрес известный: Седьмая авеню, 881. Резиденция Маргарет Крузмарк.

Медная стрелочка отсчитала этажи с первого по одиннадцатый, а в левом окошке ее сестричка двинулась вниз. Из лифта вышел целый струнный квартет с инструментами. Наверх, кроме меня, ехал только мальчишка из бакалейного магазина, нагруженный картонной коробкой с продуктами, которую он нес на плече. Он вышел на пятом этаже, и я сказал лифтеру: «Девятый, пожалуйста».

Под бешеный ритм чечеточных курсов, помещавшихся где-то внизу, я поднялся по лестнице на одиннадцатый этаж. Где-то в дальнем конце пустого коридора тирольскими напевами переливалось все то же сопрано.

Я остановился у двери со значком Скорпиона, положил дипломат на вытертый палас и щелкнул замочками. Лежавшая сверху папка-гармошка с липовыми формулярами и какими-то бумажками придавала моему другу благопристойно-официальный вид. Внизу же, в тайном отделении, я хранил свой профинвентарь. В полиуретановых гнездышках уютно устроился набор воровских инструментов из особо прочной стали, контактный микрофон, миниатюрный магнитофончик, бинокль «Лейц» с десятикратным увеличением, фотокамера «Минокс» с особым пюпитром, чтобы снимать документы, связка болванок-вездеходов, подходящих к замкам разных серий, за которую я в свое время выложил пятьсот долларов, никелированные наручники и, наконец, заряженный «смит-вессон» сорок восьмого калибра с корпусом из сверхлегкого сплава.

Я вытащил микрофончик и сунул в ухо наушник. Удобная все-таки вещь этот микрофон. Приложил к двери – и пожалуйста: слышишь все, что происходит внутри. А если вдруг кто появится, я сую микрофон в нагрудный карман, а наушник превращается в слуховой аппарат.

Но никто ниоткуда не появился, коридор был пуст, и в пустоте эхо сопранных трелей сливалось с ученическими гаммами. Потом послышался голос Маргарет Крузмарк:

– Не разлей вода мы с ней не были, но я очень уважала твою мать.

Епифания что-то пробормотала в ответ.

– Мы с ней часто виделись, когда еще ты не родилась. Она обладала большой силой.

– Вы долго были помолвлены с Джонни? – спросила Епифания.

– Два с половиной года. Тебе, детка, с лимоном или со сливками?

Видимо, там опять пили чай.

Епифания попросила с лимоном и сказала:

– Все то время, что вы были помолвлены, мама встречалась с Джонни.

– Девочка моя, неужели ты думаешь, что я не знала? У нас с Джонни не было секретов друг от друга.

– Поэтому вы и разошлись?

– Разорвали помолвку – единственно ради газет. Когда мы пустили слух, что расстаемся, у нас были свои, личные причины. На самом деле, мы никогда не были так близки, как в последние месяцы перед тем, как его забрали на войну. Да, я не отрицаю, отношения у нас были не совсем обычные. Но ты, я надеюсь, достаточно умна, чтобы не забивать себе голову буржуазной чушью. Твоя мать никогда не имела предрассудков на этот счет.

– Менаж-а-труа – куда уж буржуазией…

– Никакого менаж-а-труа у нас не было! Ты что думаешь, мы там оргии устраивали?

– Я вообще не знаю, что у вас было. Мне мама о вас никогда не рассказывала.