Мелфина Фрайман - Птица с меланитовыми глазами

Как я оказалась в этом Лабиринте? В потрепанном дневнике моей памяти дни за днями оставляли неразборчивый росчерк карандашом, бледно-серебристый след которого вскоре безвозвратно стерся. Отдавшись бурному потоку времени, я взяла с собой в путешествие по его извилистому руслу только веру в случай, что однажды стены прекратят коридорные перипетии, и я увижу обрубленные концы каменной кладки. Эта вера дарила тусклый свет надежды и из собственных костей прокладывала дорогу к отчаянию.

И вот я в этом Лабиринте, где можно найти столько богатств, чтобы прожить долгую безмятежную жизнь. Но такое положение меня удручает. Люди осудили бы меня: «Живя в роскоши, ты продолжаешь ненасытно искать что-то еще!», – только я в полном одиночестве и мне не перед кем оправдаться за свое корыстолюбие. Я понимаю, Лабиринт не может быть бесконечным, из него есть выход. Именно в поиске свободы от ненавистных стен заключена моя главная цель. В моей жизни есть еще какой-то смысл.

Я встречаю каждый новый день, что росится с рассветом. Мой Лабиринт не любит утреннюю влагу: он достает из тайников туманное покрывало, укутывается в него и продолжает дремать под стрекот ветра. Сквозь это марево едва удается разглядеть, как облака кроткими барашками скачут по небосводу и перепрыгивают через края высоких стен. Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох. Пройдет немало долгих минут прежде, чем Лабиринт спрячет туманное покрывало обратно в тайник, а я, околдованная пестротой восхода, смогу поприветствовать огненного Гостя.

Но вот! Оранжевое светило поднимается над каменным горизонтом, натянув на круглое лицо ритуальную маску. Оно лишь играет в кровавого бога, окропляя перистые облака багряными красками: оно не кусает тело, не колет глаза, только окружает мягким светом и посылает теплые поцелуи. Свою горячность солнце наберет только к полудню.

Помахав рукой раннему Гостю, я продолжаю путь, выложенный однотонной брусчаткой, по длинным коридорам мимо безлюдных комнат, раз за разом сворачивая то налево, то направо, то вновь направо и вновь налево. Десятки, сотни поворотов. Кажется, им нет конца…

Серые стены Лабиринта возвышались надо мной, как грозные великаны, и не позволяли взобраться на свои плечи, чтобы заглянуть за их каменную спину. Все, что было открыто моему взору – это множество залов с разнообразными интерьерами под открытым небом. В таких местах стоял невыносимый запах сырости, цветущего мха и невидимой плесени. Все из-за частых дождей: они врываются в Лабиринт и стекают на мебель, расставленную в комнатах, не встречая на своем пути никаких препятствий. Помимо залов я порой натыкалась на укрытые потолком комнаты, которые больше напоминали темницы – в них всегда было темно и холодно.

Солнечный лик скользил к зениту и гладил меня по макушке невидимой припекающей ладонью. Он привлекал к себе внимание, на что я доверчиво отозвалась: в глазах неприятно защипало, словно в них вонзились крошечные раскаленные иглы, и тут же выступили спасительные слезы.

Небесное светило было моим единственным спутником, что от рассвета до заката плутает со мной по коридорам Лабиринта. И ровно до полудня я всегда считаю его лучшим другом. Утро – это начало пути по лазурной долине нашей дружеской близости. Но в середине дня Солнце становится тираном. Оно изматывает, обжигает, доводит до слез, и мне хочется, чтобы оно скорее закатилось за каменный горизонт и было свергнуто хладнокровной луной, которая завернет нашу близость в звездный саван. Когда это случится, я, запинаясь о стыки брусчатки, поросшие плесенью, обессилено упаду в ближайшем переходе в маленькое кресло и крепко усну, чтобы увидеть свой единственный сон.

Меланитовые глаза всматривались в смутную даль, где маячила белым флагом эфемерная свобода. Птица сидела неподвижно, слушая, как гомонливо кружили над головой злостные шептуны, пока капля за каплей стекала кровь с перьев, что обтягивали ее измученное тело бархатом траурного платья. Она не жила… Она существовала и была узником мраморной клетки.

Холодный камень окружал птицу со всех сторон: белоснежный купол был увенчан золотыми пиками, а прутья, словно хрустальная роза, – усыпаны невидимыми шипами. Дно темницы сверкало бриллиантовыми зернами, из питейника сочилось вино, но птица не замечала эти богатства под когтистыми лапами. Ей хотелось оказаться в садах, цветущих пушистыми цветами позабытой свободы. Своим острым клювом она пыталась расколоть мраморные прутья клетки, что была открыта…

Из ночи в ночь, пока чаша месяца заполнялась полнолунным молоком, мое единственное сновидение изнуряло однообразием. Оно повторялось снова и снова, настойчиво пытаясь донести до меня тайное послание, но все, что я замечала в нем – реалистичные образы, заставляющие думать о правдивом существовании измученной птицы с меланитовыми глазами в мраморной клетке.

Высвободившись из липких объятий сна, я продолжила нещадно сжигать часы в солнечном свете, скитаясь по пыльным безлюдным залам.

Причудливые интерьеры Лабиринта затягивали мои поиски выхода, каждый раз приглашая сделать остановку и посетить очередную комнату подобно музейному экспонату. Я охотно отрывала контрольный листок от невидимого билета и подолгу изучала каждую деталь, выставленную напоказ. Книги, статуэтки, картины, чернильницы и склянки с таинственным содержимым, флакончики духов, тюбики с косметикой, пластмассовые цветы в глиняных горшках и завядшие букеты. В залах было все! Единственное, что невозможно было найти в Лабиринте – зеркало или любой другой предмет с отражающей поверхностью. В этом месте мне не позволено взглянуть на себя, чтобы вспомнить собственную внешность.

Разыгравшееся воображение для каждой новой комнаты рисовало безликих актеров, что по моей воле исполняли выдуманные роли несостоявшихся жизней. Я увлекалась этими невидимыми спектаклями, разворачивающимися на подмостках моего подсознания, и забывала обо всем. Об усталости, об одиночестве, об единственной цели.

Образов возникало много. Они хаотично повторялись и слеплялись в бессвязную пьесу. От ее абсурдности кружилась голова и хотелось прилечь, но я прогоняла это назойливое желание, вновь и вновь обещая себе впредь не заострять внимание на интерьерах Лабиринта. Но уже в следующем зале моя клятва будет нарушена.

В новой комнате с вельветовыми обоями цвета разорванного неба грудь стянуло невидимым корсетом. То было волнение, лишь на пару петель отдаленное от тревоги. Но чем дольше я оставалась среди сумрачных стен, тем туже становилась стяжка между ощущениями. Как и во все другие темницы, солнечная белизна здесь не протекала через потолок, а могла только искоса заглядывать за угол маревым отблеском. Когда глаза привыкли к полутьме, мне удалось разглядеть жутковатое убранство.