Елена Кузнецова - Сквозняки закулисья

Да, с седым богатырем сильно ошиблись. Неудивительно, что теперь мы – смертельно уставшая нация. Когда много потрясений, чтобы сохранить себя от них, защищаются безразличием. Ленивый русич попервоначалу изо всех сил отказывался понимать, что происходить в его стране. А в стране раскручивался центробежный маховик. И из нее, как протуберанцы из солнца, с треском и грохотом отлетали бывшие друзья-колонии. Павел пытался вспомнить своих многочисленных друзей-приятелей из бывших республик.

Люди вычеркивали проверенные отношения навек – безжалостно и показательно. Как же это было страшно. Первыми выдрали свои печенки прибалты. Они стряхнули нас, как пыль с несезонной обуви, и пали ниц перед Европой: пустите нас, мы – ваши, а эти – СССР – завоеватели. SOS! – орали они на трех языках. И не могли не быть услышаны. Справедливости ради, – Павел тут же поправился, – надо заметить, что теперь они цапаются друг с другом. Инерция склоки велика: пожирательная сила не успокоится, пока и самое себя не сожрет. Мал клоп, а другого считает еще меньшим и норовит покусать. Жалел ли он о потерянных дружбах? Тогда – да, а теперь – нет. Каждый получает свое.

Перед глазами промелькнули предшествующие события. Глухая война армян и азербайджанцев в Нагорном Карабахе, которая породила резню в Баку. Там снова, как в 1815 году, доблестные мусульмане вспарывали животы неверным христианам. В той мгновенной амнезии все забыли, что дети играли в общих песочницах. Павел до этого несколько раз бывал в Баку – пряном, многоголосом, веселом, как черноморская Одесса. Теперь же мало городов может потягаться с некогда современным Вавилоном – Баку – в расовой чистоте населяющего его люда.

После Баку был Тбилиси. Что там произошло? До сих пор непонятно, кто и кому раздавал приказы. Ни у кого из бравых генералов и коронованных коммунистической партией правителей не хватило смелости сделать шаг вперед и признаться. И покаяться. По всему выходит, что восемнадцатилетние солдатики просто озверели и решили сходить в кровавую самоволку. Только вот интересно, сколько орденов и медалей в пересчете на порубленные жизни получили за эту доблесть заинтересованные лица? А уж после отделения новые – из старых – грузинские князья решили показать «кто в доме хозяин», и выбрали для этого свою гордость – красавец проспект Шота Руставели – и побомбили его всласть. Когда воду и свет в доме имеешь несколько часов в сутки, трудно судить, кто был прав в том споре? Только проспекта не вернуть. И на мальчиков русских с саперными лопатками уже не сошлешься.

Может, и не было этих мальчиков? Павлу впервые пришла в голову эта шальная мысль. Неужели хитрые кавказцы «обделали» свои дела, а мальчишек заодно с генералами, замысловато подставили, как в кино – нужной комбинацией кадров?

Потом у казахов возникли проблемы с ранней клубникой. Не поделили ее торговцы на рынке в Алма-Ате. В цене не сошлись. И от этой незадачи вся республика встала на дыбы, и через некоторое время тоже отошла на заранее подготовленные позиции – самоопределяться, попутно забрав с собой совершенно ненужный Байконур. Что с ним делать и как использовать, – казахи не сообразили впопыхах. Пусть постоит, подождет, может и сгодится. У хозяина ничего в закромах не пропадет, при нужде – и на гвозди сойдет. А пока – некогда. Революция! Слово-то какое красивое. Сделаем все вокруг казахское! Свое! А то, что русское население составляло 45 процентов от общего числа жителей Казахстана – так это уже мелочи в горниле национального самосознания. Нечего было приезжать. Теперь покажем им – целину!

«Нет – руке Москвы!» – захлебываясь от праведного гнева, кричали и в Минске. Братьям-славянам тоже неудобно с нами в одной постели оказалось. Как дали стрекача! Да так резво побежали.

Потом «там можно» – решила таможня, и перестала миндальничать с проклятыми душителями-москалями, выворачивая сумки старух и сливая на землю бензин из стареньких машин. Так будет со всяким, кто пересечет границу «ридной». «Запорожец» – теперь иномарка, – грустно усмехнулся Павел. «Не съем – так надкушу», – задумчиво почесывали чуприну в Киеве, и раз и навсегда решили, что черноморский флот будет ходить под жовто-блакитным стягом. А чего с ним делать – с флотом – как кормить-обувать? Потопим, но не отдадим. Забрали же истребители, хотя сало на них возить – себе дороже, не сало будет, а бриллианты уже обработанные концерном Де Бирс. И не собираются гордо отдавать Крым. Ни вам, ни татарам, – что с того, что полуостров Никита Сергеевич Хрущев подарил сгоряча, али по-пьяни? Поди теперь – отними? Выкуси! «Нет!» – Истошно вопят добрые хлопцы, – «Наш Крым! По закону». – Да возьмите. С людьми, с проблемами, с куском моря. Подавиться никто не боится. Только без нашего брата – курортника-москаля – как-то не получается. Не едет немчура, да и дядя Сэм нашел долларам лучшее применение.

Весь мир объединяется. И только в нашей баньке тесно. Всем поперек души стал великий и могучий русский язык. Действительно, великий и, действительно, могучий. На каком еще языке можно одно и тоже признание в любви произнести с тремя смыслами? Нет, конечно же, смысл один, но оттенки…

Я тебя люблю. Здесь главное, что Я тебя люблю.

Тебя я люблю. Уже на первом месте Ты – тебя люблю.

Люблю я тебя. Само чувство говорит.

Или …

Павел шумно вздохнул и вынужден был признать, что емкость и образность делает русский язык не только невероятно красивым, но и сложным. Правда, в первую очередь это касалось нас самих. Не случайно бытовая лексика стремительно сокращалась, доходя у некоторых – особенно продвинутых индивидуумов – до словаря Эллочки-людоедки. Как плакались наши пещерные рокеры о неудобстве языка. То ли дело английский! Все четко и навсегда – подлежащее-сказуемое. И никаких тебе отступлений. Красота. I lоve you! И все тут!

Теперь наши бывшие братья по одной шестой части планеты срочно переводят, все то, что читали по-русски на английский. Ну и что, что нет собственных математических и лингвистических понятий, изобретем: «Шарик, скажи – гав!» – «Gavs!» Минус – minus-s. Шекспира тоже придется переводить. Только вот проблема. Как? С русского, еще слишком памятного, или все же со староанглийского, которого, скорее всего, не знает никто, кроме нескольких москальских специалистов. Но, даже если они и есть, много ли у бывших другарей незалежных и не оккупантских Пастернаков? На всех наберется? У нас у самих один был, да и тот – в конце зарастающей тропы. Конечно, можно Лесю Украинку и Райниса с Чюрленисом провозгласить Шекспирами. И, как бы сказало армянское радио: «Легко организовать производство глобуса Украины».

Как-то в одной маленькой северокавказской республике проводился семинар, организованный союзом писателей и посвященный национальной драматургии. Павла послали на это мероприятие для отбора возможных кадров для кино. Собралось человек 70. Все они считали себя профессионалами. И с кавказским темпераментом всерьез обсуждали проблемы поствампиловской драматургии и своеобразие языка литературы для театра и кино. Во всей республики проживало 85 тысяч человек. Получалось по драматургу на 1200 жителей. Мощно! Особенно, если учесть, что письменным сам язык в республике стал чуть ли не в 1920 году.