Илья Кушнер - Мрак

Я ослеп: из глаз льётся кровь. Вокруг темнота.

Я резко вспрыгиваю со скрипящей кровати. Стою на чем-то мягком и холодном. Что это?

Скольжу по поверхности, то и дело попадаясь на что-то среднее между жидким и твердым. Руки покрываются льдом, я дышу на них: не помогает.

На ощупь прохожу по комнате – она поменялась. В раковине включаю горячую воду (она совершенно не греет) и смываю кровь.

Где моя жена?

«Настюша!.. Настюша!» – кричу я.

В дверь постучали.

Я пытаюсь подойти к ней. Стучат еще.

Поворачиваю замок. Дверь открывается. Мужской голос, искривленный эхом лестничной площадки, спрашивает:

«Анатолий Тусимин?»

«Да».

«Мне нужно осмотреть это помещение».

За окном где-то далеко играет детская мелодия. Из-за дальности она превращается в страшный шум смешанных криков.

«Да, проходите», – говорю я.

Дома жарко, но от окна идет сквозняк – русское лето.

Я слышу шаги человека по комнате. Он садится на мой скрипучий диван.

Мое дыхание сбивается. Волнуюсь: «На меня поступают жалобы?»

Человек, похоже, думал. Он не отвечал мне.

Мне страшно. Я срываюсь на крик: «Я ничего не делал с ней! Я не знаю, где Настюша! Я сам пытался найти ее!»

Человек продолжает молчать. Мои коленки дрожат, к горлу подступает ком. Я продолжаю уже полушепотом: «Я просыпаюсь, слепой, в этом холоде… И ничего-ничего не понимаю. Из окна орёт детская музыка. Она не дает мне покоя.»

Я стучу ногами по полу, но звука нет. Переступаю с ноги на ногу: переживаю! Гость связывает мои руки – и я не могу двигаться…

«Что происходит? Отвечайте мне! Отвечайте!»

Он берет меня за руку, выдыхает: «Настюши давно нет, Анатолий. И окна тут нет».

В слезах я прислоняюсь к стене. Она обита матрацем, как и пол.

Дешевая лампочка накалилась докрасна. Глаза болели от тусклого света и напряжения. Широкая щель в окне пропускала вечерний сквозняк.

Трясущимися руками морщинистый старик пытался завести новые карманные часы. Он старался попасть иголкой в отверстие, чтобы повернуть механизм – но не мог: не хватало освещения. Уже полчаса он сидел над часами. Его кожа горела. Он нервничал. Режущее чувство подступающих слез в глазах мучило его. Несколько раз старик бросал свое дело и всхлипывал. Оборачивался, чтобы пожаловаться… но – никого не видел, и возвращался к работе.

Звонкий стук в стекло отвлёк старика. Он испугался – и замер. В окно стучались настойчиво – и сильно. Пробирающий до костей ветер подвывал, будто волк, в такт стуку. Страх деда был оправдан: он жил на 5 этаже.

Стук не прекращался целую минуту. Дедушка встал, тяжело выпрямляясь. Больные колени не позволяли разогнуть ноги до конца.

Дзын-тук. Дзын-тук.

Ночной мрак поглотил окно. В черноте проглядывался только тусклый отблеск горячей лампы.

Старик подошёл к окну – и увидел лицо. Страшное лицо. Оно смотрело прямо на него, с больным выражением. Глаза лица совсем впали вовнутрь – и их будто не было; лоб сморщился; гнилые зубы открытого большого рта отталкивали.

Деду тяжело было смотреть на свое отражение в стекле.

Стук не прекращался – и старик открыл окно. В комнату влетел огромный мотыль, обезумевший от близости источника света. В исступлении разбиваясь об стены и потолок, он долетел до раскаленной лампы – резко сел на нее – и обожжённый – свалился.

Половинки его хилых лапок сгорели. От невыносимой боли не способный двигаться, он лежал на спине и тихонько дрыгал обрубками ножек.

Замёрзший, овеянный холодным ветром из окна, старик уныло покачал головой и прошептал:

«Мотылек, малыш, что же ты? Смысл жизни в лампадке нашел и обжегся…»

Старичок мягко приподнял мотылька и расправил ему обмякшие крылышки, положил на сшитую покойной женой тряпочку и долго-долго смотрел на него.

Дедушка выключил лампочку, взял часы и иголку и на ощупь пошел на кухню.

Дорогие серебряные часики были положены на круглый деревянный стол с многочисленными порезами. Было видно, что резал на нем мужчина.

На ржавой плите грелся ужин. В ковше варилась белая густая кашица. Очень вкусная. И хоть последние несколько лет она готовилась на воде, а не на молоке – дед все равно ее любил. Взяв ковшик за ручку, старик ел прямо из него, ложкой, не останавливаясь.

Задыхаясь от слишком быстрой трапезы, он, все же, успокаивался. Сытость всегда успокаивает.

На стенных (правильных) часах было 02:20 – глубокая ночь. На карманных часах зависло число 11:01.

Успокоившийся старик почему-то вскочил и спешно засеменил к мотыльку. Тот спокойно лежал в затемненной комнате.

Неприятный влажный ветерок скользил по ногам и спине. Старик наклонился над мотыльком и разглядывал его. Причудливые узоры серых крылышек еле виднелись в подступающих сумерках.

***

04:44 на часах.

Рассвет. В руках ощущается слабость от затяжного бодрствования; ноги – ватные.

На кухне с полузакрытыми глазами дедушка работает с часами. Напрягся – сжал иголку – попал. Наконец! Повернул механизм, настроил время. Остается спать 3 часа.

Уставший и измученный он ложится в постель. Ее ледяной холод освежает кожу. Спина ужасно болела, глаза резало. На лице дедушки появилась сначала еле заметная – потом – отчетливая улыбка. Что-то ждало его с утра, и он знал, чт о– завтра к нему – приезжает сын. У сына был день рождения – праздник.

***

Раннее утро. Громкий звонок в дверь. Не раздевавшийся на ночь старик, как молодой, вскакивает с постели и бежит к двери. Открывает ее.

Незнакомец.

Показав какие-то бумаги, он заходит в квартиру, рассматривает ее, фотографирует.

«Кто вы?» – спросил дед.

Незнакомец безучастно бросил: «Меня прислал ваш сын. Завтра вы уезжаете отсюда».

Дедушка приоткрыл рот: «Как?..»

«Ничего, вы получите треть от суммы продажи».

Дед опустил глаза: «А он… приедет сюда? Я собрал ему часики…»

Взгляд незнакомца упал на часы: они ему понравились: «Я передам ему , не беспокойтесь. Он сейчас очень занят».

Человек, обойдя единственную комнату и кухню, не попрощавшись, ушел. Дверь негромко хлопнула. Дед вдруг увидел, что часы остались лежать на круглом столе. Он резко схватил их, выбежал на лестничную площадку, но через оконце увидел, что затонированная машина уже уехала.

С обмякшими ногами дедушка зашел домой.

Его глаза широко раскрылись и наполнились влагой, а слабые веки затряслись.

Он гнусаво еле слышно прошептал: "Что ж это? Как это?.."

Качаясь, присел на пухлую прохладную постель. Потом прилёг.

"Как там мой мотылёк?.." – подумал дедушка и прикрыл глаза.

Исправные часики на кухне вдруг – остановились.

Обстановка не очень радовала глаз: голые белые стены, холодный пол. Хотя есть в этом толика романтичности. И Вилльям нашел ее для себя. Не сказать, что его раздражала эта комната, наоборот, ему даже нравилось тут. На доли секунды ему даже казалось, что лучше бы он и не выходил отсюда – никогда.