Юля Гавриш - Беги

– Помню.

– Мы теперь никому больше не принадлежим – только друг другу.

– Я боюсь, что теперь мы не принадлежим даже богу. Хотя, нет, теперь я ничего не боюсь, – вдруг вырвалось у меня. – Всю жизнь я боялась своих детских кошмаров, боялась темноты и собственных фантазий. Я боялась оставаться дома одна – потому что в каждом углу пряталось чудовище. Для меня они впервые вышли из своих темных углов. И, как только я с ними встречусь, я перестану бояться их окончательно. Ты прав, я чувствую себя намного свободнее, чем раньше.

Лева странно посмотрел на меня, прижал к себе, потом ссадил с колен и, повернувшись к компьютеру, начал что-то судорожно искать в интернете. Я поняла, что он ищет. То же, что искала бы я, – будь мы хоть немного похожи. Он искал место, куда можно было сбежать. А я отправилась искать Риту. Как выяснилось намного позднее – я всегда искала именно ее.

Когда я проснулась, Сева все так же сидел напротив меня, привалившись к прилавку. Не изменилась поза, не изменился взгляд.

Несмотря на то, что последние четверть века я потратила на то, чтобы найти как можно больше слабых мест вампиров, особенными успехами похвастаться не могу. Одно из немногих их слабых мест – это время. Точнее, время само по себе им совершенно не вредит, именно поэтому его для них как будто не существует. Они не чувствуют его, плохо в нем ориентируются, существуют параллельно времени, которое для нас, людей, хоть и изменило скорость течения, по-прежнему остается верным ориентиром. Одна из важнейших перемен в нашей жизни (к которой мы с Лобовским имели прямое отношение, по крайней мере в России, где бы она теперь ни начиналась и ни заканчивалась) – это отказ от места жительства. Именно повстанцы отказались от того, чтобы жить колониями по определенным адресам, но и другие люди, не пытающиеся оказывать вампирам сопротивление, постоянно меняли локацию, прячась в лесах. С точки зрения географии мы же были кочевниками – одиночками, встречались не столько в определенных местах, сколько в определенное время. В прошлом поселения свободолюбивых граждан вампиры вычисляли слишком быстро, но к нашим «календарным» встречам приноровиться они не могли. Конечно, отказаться от постоянного лагеря не удалось, и я расскажу о нем, но таким, как я, пришлось навсегда проститься с мечтой обзавестись домом.

Как я уже сказала, после краха люди разделились сначала на два лагеря, а потом из них стали формироваться буквально две различные расы (не считая третьей группы, которая рано или поздно исчезнет, разделившись между двумя основными). Если человечество протянет еще пару-тройку веков, думаю, это будут два противоположных вида. Я уже упоминала о тех, кто всегда ползает на карачках, и тех, кто умирает стоя. Оказалось, что единственное принципиальное отличие людей в новой реальности – не цвет кожи, не половая ориентация, не религиозные убеждения. В новую эру человечество делит на две части только страх. Первые – запуганные новыми мировыми порядками, умирали на карачках, послушно подставляя вампирам свои шеи. Ими питались без удовольствия, но берегли как скот. От мысли, что вампиры теперь напоминают мне рачительных американских фермеров, я улыбаюсь и готова плакать одновременно. Человеческую расу нельзя истреблять по той же причине, по которой мы, будучи хозяевами мира, не убивали животных. Не из милосердия, только не нужно приплетать сюда это… Мы были и остались пищей для вампиров, но одни стали скотом – другие диким зверем. Когда-то и человек вывел для себя удобное в быту мясо – жирных свиней, глупых кур, спокойных коз. По такому же принципу вампирами взращивалось новое поколение людей, которые не только служили пищей, но и работали, создавая необходимые продукты для поддержания собственных же штанов. Эволюция сыграла с этими людьми злую шутку – стремясь сохранить свою жизнь любой ценой, предав всю нашу веру, культуру и достоинство, они поплатились за это той самой жизнью – буквально, ее продолжительностью. В неволе люди теряют годы жизни и физическое здоровье вместе с разумом – все очевиднее с каждым поколением. Их детей мы, повстанцы, больше не считаем людьми, мы называем их ублюдками. Звучит жестоко, но, если мы эволюционируем (пусть и чудовищным меньшинством), дети невольных рождаются все более уродливыми, слабыми, больными. Некоторые из них уже даже не могут полноценно работать. Лобовский рассказывал, что во время последнего разгрома овощной базы (которые мы совершаем с регулярностью, недоступной для понимания вампиров) повстанцы нашли ублюдка, который уже проворно бегал на четвереньках и мычал. Увидев наших, он даже не смог крикнуть, чтобы позвать на помощь. Если бы он мог вилять хвостом, то вилял бы, но до хвоста там еще придется просуществовать пару поколений. Не то, чтобы мы презираем невольных, мы отдаем себе отчет в том, что людей, лишенных возможности выращивать овощи и злаки, разводить скот, шить одежду, спасет только труд этих несчастных. Мы смотрим в бессильной злобе на то, как безвозвратно уходит та часть человечества, которая в свое время была соавтором последней цивилизации. Когда-нибудь мы сможем отомстить врагу человека за всех нас, не важно, какой он теперь расы. Однажды мы сможем вернуть себе нашу землю. Я верю в это, потому что только этой верой можно заставить себя передвигать ноги. И бежать. Дикие звери верят в свои ноги, в свою территорию и в то, что живы.

– Сева, я заснула на самом интересном месте, – улыбнулась я, растягивая онемевшее тело.

– И надеюсь, выспалась. Уходи, – повторил все тот же бесцветный голос. – Фельдман вернется. Я не могу отвечать за нас обоих. Я не знаю, когда захочу есть.

– Я знаю. Я знаю, когда ты захочешь есть, – я засмеялась, потому что сама напомнила себе Риту – жену Севы, которая так много о нем знала.

– Ты находишь это смешным? – но он тоже улыбался. – Что ты хочешь выведать, глупая ты кошка?! – Неужели ты думаешь, что, если я расскажу тебе что-то новое, ты сможешь что-то изменить?

– Нет, Сева. Не думаю. Но люди любопытны, как кошки, ты же помнишь, – я снова улыбнулась. Не ему, скорее себе.

Я встала, отряхнула штаны, завязала веревки старых армейских ботинок и легко подхватила с земли рюкзак с запасами.

– Ты вернешься сюда?

– Я вернусь сюда.

Вампиры совершенно не ориентируются во времени. Но им его совершенно не жаль. Поэтому уходя, я была уверена, что Сева будет ждать меня здесь. По какой-то понятной ему одному причине я была нужна ему. А может быть, и Фельдману. Поэтому они будут меня здесь ждать сколько угодно времени, пока я буду стареть в километрах от них по своим жалким человеческим секундам и минутам. Они будут отлучаться лишь поесть, возвращаться и ждать меня. Зачем? Хотела бы я знать зачем.