Макс Гришин - Империя господина Коровкина

– Сигареты не будет?

– У Гены должна быть, – как-то не особо задумываясь, ответил ему молодой человек и, не обращая никакого внимания на какое-то недовольное бормотание, которое начал отпускать мужик в его адрес, так же неспешно продолжил двигаться дальше.

В самом конце набережной, там, где она поворачивала налево, а впереди открывался вид на казавшиеся бескрайними отсюда просторы залива, молодой человек замедлил шаг, подошел почти к самой воде, открыл бутылку пива, чипсы и уселся на небольшой заборчик, огораживавший тротуар от проезжей части. Пиво было горьковатым и пенистым. Видимо проходимость в этой забегаловке была никакая и оно пылилось на этой полке уже давно. Но другого-то не было. Да и не всё ли было равно. Он сделал несколько больших глотков, запустил себе в рот целую горсть чипсов, переживал их и смачно отрыгнул, чем вызвал желание у немолодой пары интеллигентных с виду людей прервать свой разговор и обойти его стороной. Молодой человек проводил из вызывающим взглядом, выражая таким образом желание вступить с ними в дискуссию о нравах современного поколения «если чё», но пара была настолько воспитанной, что даже не повернулась к нему, что было крайне разумным решением с их стороны.

Минут через пять Андрей оглянулся по сторонам. Народ кругом был, но все они занимались чем-то своим, не обращая на него никакого внимания. Андрей спрыгнул с забора, поставил бутылку пива на асфальт и подошел к столбу, запрятавшись за которым, как слон за соломинкой, справил малую нужду. Через минуту он снова вернулся к забору, поднял бутылку пива и взобрался на него. Горлышко потянулось к губам, приятный аромат пива коснулся ноздрей, но насладиться в полной мере этим божественным напитком он уже не успел. Через несколько секунд где-то сзади скрипнули тормоза и рядом с ним остановился полицейский УАЗ, из которого, так же вразвалку и не спеша (да, это был Питер), вылезли трое облаченных в форму людей.

– Ты знаешь, Пикассо я открыл для себя не сразу, – раскинувшись в большом бархатном кресле, положив ногу на ногу, говорил спокойным тихим голосом Александр. Пару дней назад у Кати был день рождения, которое они для смены обстановки решили отметить в Тулузе, и теперь, возвращаясь домой в Барселону, остановились по пути в небольшом, но уютном ресторанчике где-то на границе с Андоррой.

– Почему? – Кати отняла от губ бокал с белым вином и на нем остался небольшой влажный след в виде цветка. Кати рассматривала его с легкой улыбкой на лице.

– Когда я был… маленьким (Александр чуть не сказал «молодым», но вовремя опомнился, так как в разговорах с Кати он взял за правило никогда не упоминать ничего, что связано с возрастом), я смотрел на его картины как на какую-то галиматью. Честно! Этот кубизм, этот сюрреализм… всё это мне казалось какой-то халтурой на скорую руку, которую мог бы сделать любой, то есть казалось чем-то второсортным. Понимаешь, искусство таких направлений очень сложно верифицировать, в плане качества. Для этого нужны годы, даже десятилетия. Это приходит со временем.

– Неужели «Герника» для тебя это картина второсортная? – взгляд Кати перелетел с бокала на Александра. Улыбка по-прежнему украшала ее личико.

– Теперь нет, но, признаюсь, так было далеко не всегда. Когда ты приходишь в Русский Музей, Эрмитаж или Третьяковку, ты видишь этих русских живописцев, видишь Шишкина, Седова, Репина, ты можешь сразу оценить качество их работ. Возьмем Репина. Его «Бурлаки на Волге», к примеру. Ну что, не качественно? Не идеально с точки зрения исполнения? Каждый элемент отработан с фотографической точностью, каждый мазок, каждое выражение лица у этих несчастных. Ведь это какая работа была проделана, сколько времени на это ушло, ведь это сразу видно, что шедевр, хотя бы даже по затраченным трудочасам! И это не только у Репина или даже у русских художников. Это у всех живописцев. И посмотри теперь на Пикассо! Чисто так, дилетантски посмотри. «Герника» ладно, картина действительно сложная, но ты посмотри на всё остальное, поменьше масштабом. Ведь, опять же повторюсь, не считай меня деревенщиной, если дилетантским взглядом посмотреть, не нашим с тобой, ведь это какая-то, – при этих совах Александр чуть наклонился к Кати и заговорил тише, будто кто-то из посетителей рядом мог понимать русскую речь и расценить его как человека крайне недалекого, – дешевка какая-то, с точки зрения технического исполнения, имею ввиду. Качество картины как у какого-то школьника. Полная диспропорция глаз, носа, головы, задний фон вообще непонятно чем забит. А это его «Любительница абсента». Ведь тоже нарисовано чёрт знает как. Так и я бы мог нарисовать, если бы хотя бы год походил в художественную школу. А потом знаешь…

– Любимый, ту путаешь технику и искусство. Ведь Пикассо (они оба говорили Пикáссо, на испанский манер, так как оба сходились во мнении, что имя человека, родившегося в Испании, должно было произноситься по-испански) не очень интересовался именно внешней стороной своих картин, его интересовало только внутреннее содержание.

– Вот это-то и смущало. Как отличить художника просто от того, кто не умеет ничего рисовать и просто мажет чёрт знает как? Поначалу я видел в нем лишь шарлатана, который непонятно каким образом, видимо на той же волне времени, что и Малевич со своим «Квадратом», достиг славы, а потом просто зарабатывал на этом деньги.

– Но?

– Но что? – не поняв, переспросил Александр.

– Как правило с такой интонацией в конце говорят «но» и приводят какой-то новый аргумент, – губки Кати снова коснулись бокала.

– А-а-а, – улыбнулся в ответ Александр, – но потом я познакомился с его ранними картинами, вернее с одной из них и мое отношение к нему изменилось.

«Написанная в самом конец девятнадцатого века «Знание и Милосердие», – проговорила про себя Кати.

– Написанная в самом конец девятнадцатого века, – начал с видом эксперта Александр и на мгновение замолчал, поднимая глаза вверх, к потолку, будто пытаясь отыскать в безграничных просторах своих энциклопедических познаний про живопись наименование той самой первой картины Пикассо, – «Знание и Милосердие».

– Что-то знакомое, – голос Кати звучал всё так же спокойно и непринужденно, легкая улыбка оголяла белоснежные зубы, – и что в ней тебя так поразило? – здесь надо оговориться, что Кати не читала мысли Александра, просто Александр, в силу возраста или каких-либо других своих особенностей, имел свойство говорить про одну и ту же вещь одним и тем же людям по нескольку раз, причем умудрялся зачастую говорить теми же самыми словами и с тем же самым языком жестов, что и до этого. Кати относилась к этому с пониманием, как к чему-то, что неизбежно приходило вместе со старостью. Именно про эту картину, про ее фотографическую точность и свое прозрение он говорил ей уже третий раз, что теперь, учитывая два предыдущих раза, ее уже даже немного веселило.