Макс Гришин - Империя господина Коровкина

В восемьдесят второму их слава достигла уже таких вершин, что о них говорили чуть ли не с таким же восторгом, как о Кобзоне и Пугачевой, они начали активно гастролировать по стране и несколько раз выступали даже в Афганистане перед ограниченным контингентом войск, исполнявшим там тогда свой интернациональный долг. Кто-то где-то дал отмашку и в одночасье газеты запестрили положительными статьями о них. «Молодые таланты», «Ударим гитарой по империализму», «Рок исполнители за мир», и «Леонид Ильич Брежнев лично поблагодарил…» Но вот тут-то и случился конфуз, который и явил собой первое сильное падение Лёни с пьедестала и немалую роль в этом сыграл, хоть и косвенно, как раз сам его великий тезка, никто иной, как Леонид Ильич, который некоторое время назад их якобы лично и благодарил. Непонятно почему и непонятно как, но выступая с брони танка в Кандагаре, Лёня вдруг исполнил какую-то совсем антивоенную песню и закончил ее такими словами, которые не то что вслух произнести, даже подумать в те времена было нельзя. Текст песни для многих остался тогда смутен, но последняя фраза последнего куплета не оставляла особого маневра для альтернативного понимания:

Я б отп…л сгоряча

Леонида Ильича!

Это была первая серьезная капля, но она же оказалась и последней. После такого дефиле, парней «приняли» прямо в аэропорту Ленинграда. Говорят, чтобы не было излишнего ажиотажа, самолет специально привезли на другой терминал, где «почетных гостей» встречал чуть ли не сам глава местного Комитета Государственной Безопасности со словами «ну что, сучьи потроха, теперь мы вас п…ть будем!»

Наступили тяжелые времена для всех участников этого вокально-инструментального оркестра. Парням хотели приписать всё, что можно было только найти на страницах новейшей истории. Их обвинили и в государственной измене, и в попытке государственного переворота, и в оскорблении личности (еще и какой!), их обвиняли в сговоре с врагом, с «гнидой империализма, которая прокралась в ослабленные алкоголем умы безответственных подонков». Одного из членов группы, клавишника Ипполита Фролова, более известного как Фрол, обвинили даже в мужеложстве, но вскоре, правда, от этих обвинений отказались, поскольку буквально за несколько дней до этого в не менее уважаемом газетном издании была опубликовала разоблачающая статья, в которой говорилось о том, что у Фрола чуть ли не в каждом городе, куда они ездили на гастроли, появлялись какие-то внебрачные дети от разных женщин.

Осенью положение парней ухудшилось еще больше. Народ требовал справедливой расправы над подонками. Колхозники со всех частей Союза писали в редакции газет гневные сообщения с призывом к правосудию, учителя и доярки требовали наказать их тяжелыми работами, металлурги из Магнитогорска просили сослать их куда-то на поселение, матросы Черноморского флота засадить в казематы какой-то там крепости. Ходили слухи, что сам Леонид Ильич настолько оскорбился этой глупой выходкой Лёни, что взял дело на особый контроль и якобы сказал, что пока он жив, эти твари будут сидеть. Дело выходило на финишную прямую. Говорят, в «Крестах» на них уже начали заполнять какие-то ведомости, а заведующих по хозяйской части запросил даже уже одежду для новых арестантов, которые сразу после выходных должны были поступить, но… наступило 10 ноября 1982 года и новый ветер, в этот раз несший какие-то легкие нотки свободы, подул откуда-то с горизонта.

Их не посадили. Их не сгноили в казематах, не сослали в Сибирь, не расстреляли у стен Петропавловской крепости. Но больше ни один клуб или концертный зал, каким бы злачным он не был, не хотел брать на себя ответственность пускать их на сцену. Они организовали несколько квартирников, на которых было больше кэгэбэшников, чем обычных слушателей, выступили один раз в актовом зале какой-то путяги где-то на ЮЗах (директора путяги, естественно, после этого уволили) и через год с небольшим окончательно развалились. Фрол стал водителем трамвая, Никита Бармалей учителем физкультуры в той путяге, где уволили директора, Эрнест Гимранов, по кличке «Че Гимрана» стал банщиком в бане на улице Корзуна, Лёня же пристроился лучше всех их – он просто забухал.

Так выглядела дорога, которая привела Лёню на самое дно. По своим же собственным словам, в те времена он «пил как черт, жрал как собака, а жил как свинья». Через некоторое время от него ушла жена с маленьким сыном и Лёня окончательно потерял связь со всем тем нормальным, что когда-либо было в его жизни. Несколько раз соседи по парадной вызывали наряд милиции, когда видели Лёню прогуливающимся в одних лишь резиновых сапогах с мусорным ведром по лестничной площадке. Несколько раз его увозили в вытрезвитель. Несколько раз насильно пристраивали на какие-то работы, с которых он убегал, а однажды даже уехал на гусеничном тракторе прямо через жилые дворы, за что получил пятнадцать суток. Эрнест Гимранов, по старой дружбе, помог ему пристроиться уборщиком в баню, но карьера Лёни закончилась в первый же свой день после того как Лёня, приняв беленькой с утра на грудь, вместо мужского отделения пошел убираться в женское и там, говорят, впал в дикий восторг от всего увиденного и стоял неподвижно в эрегированном состоянии до тех пор, пока его снова не приняли его «друзья» из соседнего отделения милиции.

К середине восьмидесятых видом своим Лёня напоминал больше какого-то домового из советских мультиков. Он был грязный, небритый и куда бы он ни ходил, дичайший аромат человеческих нечистот следовал за ним как единственный верный его друг. И вот однажды, прогуливаясь в таком виде по набережной Красненькой речки в поисках пустых бутылок, которые можно было бы сдать и которые оставляли на брегах этой реки более успешные его коллеги-алкаши, он встретил своего старого знакомого, с которым вместе когда-то давно учились или просто виделись и который, проезжая мимо и не в состоянии больше терпеть, забежал туда по малой нужде.

– Как жизнь-то? – спросил его знакомый, выпуская в воздух победное «а-а-а-ах».

– Жизнь говно, – честно ответил ему Лёня, с какой-то завистью смотря на напористый поток здоровой, полной переработанными витаминами и питательными веществами мочи.

– Ты же в Универе тоже вроде как учился? – не то спросил, но то ответил знакомый.

– Учился, – с какой-то горестью ответил Лёня.

– Человек, значит, не глупый.

– Умным бы был, здесь бы не торчал, – честно признался Лёня.

– Хочешь работу?

– Хочу! – ответил Лёня, не особо даже интересуясь, что именно ему предлагали.

Этим знакомым оказался Александр, который к тому времени, кроме основной своей работы, как и все предприимчивые люди того времени, подрабатывал то там, то здесь, ибо за-за кордона уже тогда начинало попахивать запахом свободы и капитализма.