Елена Гвозденко - Потустороннее. Книга II. Мистические рассказы. Еще страшнее…

Если бы не годины бабушки, кто знает, когда бы удалось вырваться из города? На похороны в прошлом году он не попал, лежал со сломанной ногой. Теперь с нетерпением ожидал встречу с маленьким деревенским домиком, где прошло детство. Вот только до сих пор не мог представить этот домик без шустрой фигурки бабушки.

Девушка рядом что-то писала в небольшом блокнотике. Он не выдержал, скосился на лист в клеточку. Незнакомка писала в столбик какое-то имя и фамилию. Мужчина присмотрелся – весь листок был исписан «Синегорской Ариной».

Константин отодвинулся, насколько позволяло кресло, отвернулся к окну, рассматривая островки скудного водительского комфорта: гостиницы-новоделы в окружении чахлых посадок, с коптящими мангалами и раскрашенными кафе. Запах горелого мяса заползал в автобус. Захотелось пить, он потянулся к сумке. Девушка перестала писать и уставилась немигающим взглядом.

– Может быть, вы хотите пить? – предложил мужчина.

Девушка не отвечала, только смотрела черными глазами – впадинами. По спине мужчины пробежал озноб.

«Пересесть что ли?» – думал он, оглядывая салон, даже присмотрел себе пустующее место в самом конце автобуса. Но тут девушка настойчиво потянула за рукав: «Смотри…»

Никогда до и никогда после он не слышал, чтобы так говорили. Впрочем, однажды ему пришлось общаться с человеком, который разговаривал при помощи трубки, вставленной в горло. Голос девушки отдаленно напоминал речь того бедолаги, но никаких трубочек видно не было.

Она опять склонилась над блокнотиком и стала рисовать. Нарисовала сердечко, а потом перечеркнула его. Рядом написала: «Галя». Затем появилась машина – незатейливый детский рисунок, который с каким-то остервенением перечеркивала, закрашивала темным. И опять рядом имя, в этот раз Борис.

И, наконец, появилась девочка на качелях, совсем маленькая девочка. А на следующем – качели лежали на земле, как и эта девочка. Попутчица старательно выводила: «Геля». Дорисовав, она захлопнула блокнотик, и стала пробираться к водительскому месту. Автобус притормозил, открыл дверцы, и незнакомка осталась далеко позади.

Константин не мог успокоиться до самого поселка, до родного домика под красной крышей. Некогда такой веселый, он выглядел сиротливым, растерянным, брошенным. Катарактные стекла окон, заросший палисадник – мужчине подумалось, что жилища тоже переживают депрессию. Родственники хлопотали на кухне, как же давно он их не видел: и веселушку тетю Киру, и серьезную тетку Галку. Кузен Борис тянул во двор, намекая, что припрятал там кое-что.

– Борька, да не пью я.

– Что совсем? Болеешь что ли?

– Нет, не болею. А знаешь, бери свое «кое-что» и пошли на кладбище сходим. Я еще на могиле у бабушки не был.

Они шли по аллее, засаженной березами. Их нежная бледность, повисшие пряди ветвей навевали светлую грусть. Константин рассматривал новые захоронения, узнавая на фотографиях друзей своего детства, ближних и дальних соседей. Вот Мишка, с которым они в первый раз отправились на рыбалку. Сколько им было – пять, шесть? Красавица Светка, она же моложе на целых пять лет!

– Спилась, – сказал Борька, поймав взгляд брата. И тут же отхлебнул прямо из горлышка.

И тут Константин увидел… Над могилой девушки возвышался необычный памятник – фигура Ангела вовсе не застыла в скорби, она будто парила, раскрыв крылья, всматриваясь в даль. Казалось, что Ангел видит и деревню, и железную дорогу, расположенную сразу за ней, соседние города… С памятника на Константина смотрела сегодняшняя попутчица. Она улыбалась…

– Слушай, Борька, ты машину себе купил?

– Да, откуда знаешь?

– Борька, продай ее! Разобьешься!

– Ты с ума сошел? Я копил целый год, кредит взял.

– Вот и отдашь кредит.

– Да ты что? За сколько я ее продам? Да и не хочу я продавать!

– Борька, поверь. Хорошо, я расскажу…

И Константин рассказал.

– Нет, ну ты нормальный? Села рядом пациентка психиатрической клиники, а я машину продавать буду.

– Но это она, Синегорская Арина, умерла полгода назад. Она сначала свое имя писала. А еще нарисовала сердечко, перечеркнула и написала Галя.

– У тетки обнаружили заболевание сердца…

– А кто такая Геля, девочка лет двух?

– Мишкина дочка. У них год назад родилась девчонка, не знал?

– Нет, ее нельзя подпускать к качелям.

За поминальным столом разговор постоянно возвращался к странному пророчеству. Спрашивали у деревенских – кто такая эта Синегорская Арина, но они почему-то не знали девушки, похороненной на их кладбище. Это было странно.

Позже Галина решится уехать к сыну Михаилу в Германию, там ей сделают операцию, и женщина быстро пойдет на поправку. Бабушка и спасет маленькую Гелю, удержав от попытки покачаться. Качели все же упадут, но жертв не будет. А Бориса похоронят через год, на том же деревенском кладбище. Он пьяным сядет за руль своей машины…

– Ну что ты здесь делаешь, милая? Не могу я тебя взять, – Маша склонилась к кошке, чтобы погладить.

Уже несколько дней серая ухоженная красавица встречала ее у входной двери в квартиру. Она не бросалась навстречу, не терлась о ноги, не уговаривала мурчанием, просто сидела в сторонке и смотрела на Машу огромными зелеными глазами. И от этого взгляда женщина терялась.

– Молоко будешь? Тогда жди, домой не рвись.

Но кошка и не предпринимала попыток проникновения, она просто сидела и смотрела. Даже к блюдцу с молоком не подошла, лишь следила за хозяйкой квартиры, у двери которой обосновалась. Но через полчаса блюдце было пустым.

– Вот и умница. Ты же не уличная, смотри, какая аккуратная. Иди домой, не получится у нас с тобой совместного житья. Я и о себе сейчас ничего не знаю, куда уж тебя брать?

Кошка, наконец, поймала взгляд, и Маша поняла, что не в силах вырваться из зеленой бездны.

Впервые перед сном думалось не о болезни, не о страшных перспективах, думалось почему-то о кошке, караулящей входную дверь. Захотелось смалодушничать, пустить дымчатую красавицу, прижаться к теплому тельцу, чтобы не чувствовать себя настолько одинокой, настолько брошенной. Веки смежились, и она провалилась в беспамятство. Утром проснулась бодрой, ночь без пробуждений напитала силой, впервые за последние два месяца.

Когда Артем сказал, что уходит, она не поверила. Да и как можно было поверить фразе, брошенной во время ужина между пловом и чашкой чая? Он сказал это так, как говорил бы о летнем отдыхе или необходимости ремонта.

– Маша, я встретил другую женщину. Я ухожу. Завтра соберу вещи и съеду, – спокойно, насыпая сахар в чашку.

Больше всего ее удивило, что он что-то добавил про то, что специально отпросился с работы, чтобы вывезти вещи. В груди сжалось стальное кольцо, Маша долго пыталась сделать вдох. Артем спокойно наблюдал за приступом: