Сергей Коростелев - Этажи

* * * * *

Наш дом, возвышавшийся над миром, был святыней – источником всяческих забав.

Как-то раз мы с родителями собирались на дачу. Пока отец носил вещи и готовил машину, я мирно стоял на площадке, с энтузиазмом поглощая мороженое – пломбир, которым меня наградили. Родители могли бы приобщить меня к сборам, попросить помочь им, но нет – меня слишком берегли. Да и в чем я мог бы реально пригодиться? Скорее, мешался бы…

Припекаемый солнцем, я был божьим одуванчиком в нелепой кепочке, а мороженое так ласково таяло и искрилось – одно удовольствие слизывать его языком! Через секунду – нечто невероятное, оглушающее, молниеносное, как будто меня смахнули в параллельное измерение. Я не мог понять, что произошло, – так опрокидывают ушат холодной воды. Собственно, именно это и случилось: хулиганы вылили на меня ведро воды. С какого этажа? Никто не видел, да и вряд ли стали бы разбираться. Я не плакал (хотя мороженое пришлось выбросить) – ошарашенный, я просто не мог взять в толк, за что меня так. Я от рождения был тих, задумчив и незлобив, и я смолчал, перебирая смазанные ощущения, потягивая привкус утраченного мороженого счастья. Таким было ускользнувшее удовольствие – им не дали насладиться мне сполна.

Домофоны, отгороженность, всё нарастающая подозрительность жильцов друг к другу, неприязнь даже к ближайшим соседям – всё это появится позже. Тогда, в моем детстве логовые ветра свободно вторгались в подъезды и всё было нараспашку: мальчишки, жившие в нашей башне, как и чужаки, наведывавшиеся порезвиться на этажах, постигали на ее высоте горизонтальность и вертикальность мира – физические законы, действовавшие в этих плоскостях. Страшно ли тебе заглянуть вниз? Хватит ли у тебя духу хотя бы чуть-чуть приподняться на парапете – провести ладонью по глади собственного небытия? И что бы ты дал за то, чтобы пробраться на крышу? Заветная дверь, ведущая туда с четырнадцатого, – вернее, не ведущая, а много-много лет угрюмо преграждающая туда дорогу, – всегда закрыта, всегда на замке, но всё же…

Подвижные, нахальные, задиристые мальчишки цинично использовали этажи, чтобы проверять мир – и себя в нем – на прочность. Говорят, всё стерпит бумага, но то же самое можно сказать и про закон тяготения, не правда ли? Он охотно демонстрировал мальчишкам свою силу (или бессилие?), властно (и в то же время покорно) принимая всё, что они хотели сбросить вниз.

До сих пор перед глазами эти юные лица, прекрасно помню эти имена…

Маленький Русик (пятый этаж) выглядывал со своего балкона, а хулиганистый, хитрый Мороз, живший на первом, дразнил его, стоя на площадке: угости, мол, меня помидором! (Мороз откуда-то выведал, что у Русика дома появились помидоры, и притом весьма недурные.) Доверчивый Русик бросил ему помидор – для него это была игра, да почему бы и не исполнить просьбу старшего мальчика? Неугомонный, насмешливый Мороз потребовал еще. А потом – еще и еще. Добрый, но легко уязвимый Русик быстро осерчал – устроил Морозу и его дружкам настоящий помидорный обстрел; те, галдя, успешно уворачивались от несильных и неточных бросков, производимых слабой, совсем еще не тренированной, неопытной рукой.

Вечером вернулись с работы родители Русика. Окровавленная площадка сразу поселила в их душе смутную тревогу. Худшие опасения подтвердились: после осмотра балкона стало ясно, что помидоры исчезли, и Русику здорово досталось. Тяжела была отцовская рука!

В наших кругах история эта получила широкое распространение: заливаясь хохотом, Мороз и его приспешники любили похвастать своей проказой; иные, впрочем, оставались равнодушными. Помидоры? Ха! Кого этим удивишь! Бывали случаи и повеселее: кто-то с балкона мочился, кто-то, экспериментируя, отправлял в страшный путь всякую живность: черепаху – выдержит ли панцирь? кошку – приземлится ли на лапы? она же, говорят, всегда приземляется… В бросании пластмассовых бутылок, наполненных водой, многажды участвовал и я: все ведь поднимались ко мне на четырнадцатый этаж.

Выше, кажется, ничего и нет – только крыша да небо. Мальчишки много дурачились, а я становился сосредоточенным. Для них это было увлекательное, шумное путешествие в одну из чужих точек в вертикальной плоскости – и только. Для меня же это была еще и дорога домой.

Казалось бы, я столько раз проделывал этот путь, что должен был изучить его досконально. Но нет, мне, например, до сих пор неизвестно, сколько секунд нужно потратить, чтобы подняться с первого этажа на четырнадцатый. Более того, в детстве у меня возникало ощущение, что время от времени лифт едет чуть дольше обычного – пусть на какую-то сотую, я всё равно это чувствовал. Затаив дыхание, я размышлял, где я окажусь, когда его своевольные двери наконец откроются? выпустит ли он меня вообще или я вечно буду мчаться по направлению к загадочной космической бездне? (У космоса всюду бездна – вверху, внизу…)

Я слышал, что кое-кто у нас производил замеры – просто ради интереса, в сущности весьма пустого и тщеславного. У меня самого не было в то время не то что секундомера – даже обычных часов. Но дело было даже не в отсутствии технических приспособлений; просто для меня существовало своеобразное табу: я не дерзал измерить неизмеримое, непостижимое, необъятное…

Дверь, ведущая на общий балкон четырнадцатого этажа, вся была испещрена надписями – кто-то пользовался ручкой, кто-то (реже) фломастером, кто-то оставлял послания ножом или (чаще) ключом от собственной квартиры. Несомненно, дверь играла роль социальных сетей – во времена, когда об интернете никто и не слыхивал. Там признавались в любви – почти без надежды, что объект обожания прочтет и оценит. Там делились философскими размышлениями и поэтическими озарениями. Там сквернословили (и это было чистое искусство!) – без страха наказания или хотя бы порицания. Там сводили счеты (искусство уже нечистое) – с тайным желанием, чтобы оппонент ответил и включился в диалог. «Мироновы – лохи и лохушки», – написал Мороз, а Мирон, его закадычный приятель, не преминул ответить, старательно – и в то же время коряво – исправив: «Морозовы – лохи и лохушки».

Наконец, там просто шутили: «Температура за бортом – -35 градусов». Именно эта фраза была моей любимой.

Увы, недавно на этажах сделали косметический ремонт: перекрасили, отштукатурили. Замазали и нашу легендарную дверь: священные письмена моего детства безвозвратно исчезли. Сохранились они только в моей памяти, как и восхитительный полет туго наполненной водой баклажки. Через считанные секунды она превращается в мокрое пятно на асфальте. Такова, наверное, и вся наша жизнь – во всей красоте и уродстве: сначала стремительный полет, а потом – вдребезги…