Андрей Лабин - Черные сны

– Здрасте, здрасте, – тонкие губы растянулись и под аккуратными усиками блеснул ровный ряд пожелтевших зубов. – В комнату проходите.

Паршин стал топтаться на месте, выискивая, куда бы присесть.

– Как это меня приспичило? – Юрий Анатольевич тщедушно хихикнул, не замечая с какой неохотой Паршин наклонился и стягивал ботинки. – Сижу, слышу кто-то звонит…

– Мы стучались, у вас звонок сдох уже месяц назад, – перебил его Паршин.

– Правильно, сдох. Заменить надо.

– Так кто ж вам его менять будет? – пробубнил недовольно Паршин.

– Так это на ваше усмотрение.

– На какое усмотрение? – выпрямился Паршин, так и не сняв ботинок.

– На меня же государство деньги выделяет. А если кто нужный позвонит, а звонок не работает, как я узнаю, что ко мне приходили? А сосед спуститься? И замок не закрывается. Собачка не работает. Вот забуду защелкнуть и приходи, бери, что хочешь.

– Попридержите, Юрий Анатольевич, – Паршин вытаращился на него.

– Мы же замок недавно поменяли. Этот Тарасевич приходил. Может, вообще захотите, чтобы вам ремонт сделали.

– Я всю жизнь горбатился…

– Хреново горбатились, раз государство ваши труды в копейки оценило.

– Да я, Лидии Марковне сообщу куда надо, – Юрий Анатольевич отклонился, словно хотел обозреть наглеца сразу с головы до ног. Глаза его заходили вверх вниз, сверкая бельмами. Губы стиснул так, что за усами их не стало видно. И давай охаживать Паршина презрением, вдоль и поперек. Вид надо признать у пенсионера был более чем воинственный.

– Да сообщай. Вас таких важных десятки по городу, а я один. И вообще, мне все равно – дадут поручение, я вызову электрика или кого там. А нет, так пошел к черту.

Паршин круто развернулся и шагнул к двери, – вот еще, – он остановился, – это наш новый сотрудник, Егор, как тебя? – Он мрачно посмотрел на коллегу.

– Владимирович.

– Вот, Владимирович, теперь ему мозг выносите. Пошли, Егор.

– Да постойте, куда же вы? Погорячился я, бывает, – улыбка вновь растянула тонкие губы пенсионера, – нет, так нет, чего так волноваться. Проходите, обувь можете не снимать, – он засеменил по коридору, приглашая гостей пройти. Смена декораций на лице пенсионера была настолько разительной, что Егор поразился, то ли его актерским способностям, то ли моментальной отходчивости.

Паршин еще с минуту повздыхал, пофыркал, но предложение принял. Не разуваясь, они прошли в комнату с высокими потолками и лепниной по карнизу. Выглядела она мрачновато; старая покосившаяся мебель, темные углы, паутина, колышащаяся сквозняком из рассохшихся рам, протертый до дыр ковер, выцветшие обои и шорохи крысы в клетке на подоконнике.

Заискивающе заглядывая гостям в глаза, Сивков утруждал их бестолковым разглагольствованием, а потом показал новые рисунки в альбоме. Он с таким интересом комментировал и водил пальцем по изображению, что у Егора сложилось впечатление, что ради этого и была заключена мировая. Глаза пенсионера блестели. Он пояснял и хихикал.

Художествами были перерисовынные карикатуры из газет и журналов. По большей части похабные. Пенсионер рисовал цветной тушью. Подобно рефлексующему подростку он переворачивал очередную страницу, стеснительно прыскал в кулак и сбивчиво, торопливо, словно боялся, что его не дослушают и упустят суть, бросался в комментарии. Пояснял то, что и так было совершенно понятно. Он захлебывался от восторга к самому себе и едва сдерживался, чтобы не зарыдать от умиления. Местами он подвизгивал. Его усики напоминали живую волосатую гусеницу – были в постоянном движении.

Под конец, когда Егор с Паршиным уходили, Сивков попросил в следующий раз принести домино, за прошлый месяц журнал «Семь дней», в библиотеке взять «Два капитана» – решил перечитать, газету «Гудок», которой можно бесплатно разжиться в универмаге на площади, тюбик моментального клея «секунда» – приклеить отколовшуюся от чашки ручку, цыганскую иглу, не сказал зачем и под конец заказал пакетик леденцов со вкусом мяты. Паршин пообещал, но по его лицу и интонациям было понятно, что даже не старается запомнить.

– Чуть не забыл, – он вытащил из кармана куртки цилиндрик с аскорбинкой и яблоко, протянул старику.

– Ага, – тот взял, не заостряя внимание и не благодаря. Снова переключился на свои картинки. Потом вдруг прервался и спросил.

– А «скелетонов» не принесли?

– Он по-моему чокнутый, – предположил Егор, когда они вышли на улицу.

– Есть чутка, но не все так безнадежно, – загадочно ответил Паршин. Отчего у Егора возникло подозрение, что с этого подопечного он тоже что-то имеет.

– Ну, вот и все. – Паршин достал из кармана яблоко и смачно хрумкнул. – Была еще Федотовна, но она померла. Ох, дала бы она тебе жару. Тупая. Капризная, а как у нее в доме воняло, ты бы знал. Без респиратора лучше не соваться. Я ей авоськи на крыльце передавал. Единственное, что у нее было хорошего, это коза. Молочко отменное. Федотовна за полцены уступала. А соседка ее жлобская. Ни копейки не скинет и то слышал Жанна, говорит, что кислое. Придется на рынок перебираться, а там еще дороже, – он состроил кислую физиономию и повозил пальцами, словно отсчитывает манеты.

Егор уже две недели самостоятельно обходил дозором свои владения. Вполне освоился и линию поведения, заданную Паршиным, поддерживал. Исправно приходил на работу, исправно навещал подопечных и исправно зачеркивал в календаре каждый день, проведенный в ссылке. Как-то раз он появился в пожарке, но парни только подтрунивали над ним и его новой работой. Ромик Сыскин обозвал его – старикашенским подтиральщиком. Все смеялись, даже друг Женька Козуб. Егор тоже усмехался над своей судьбой, но оставив пажарку за спиной, проклинал тот день и ту старуху, которая выползла из горящей комнаты.

Сегодня первым в списке стоял Кокушкин. Егор нес ему бланки заявления на дотации, социальную помощь и чеки за оплату лекарств. Противная морось кружила в прохладном воздухе, словно кашляло само небо. Без настроения с остатками копоти от жуткого сна он брел по пустой улице и чувствовал себя скверно. Кругом ни души. Что-то в этом было непривычное и ненормальное, легкое чувство беспокойства, смешанное со страхом, заерзало внутри. Егор отмахнулся от наваждения, закурил и побрел дальше.

Крики боли вперемешку со стенаниями он услышал еще на лестнице. Егор прислушался. Голос принадлежал женщине и доносились с верхнего этажа. Перепрыгивая через две ступени, побежал вверх. Он остановился напротив двери, из-за которой доносились крики и громко постучал. От волнения пробила дрожь, ладони взмокли, а от быстрого бега сердце бухало в грудь тараном. Пока скакал по маршам и площадкам, в голове промелькнуло десятки мыслей; режут, насилуют, избивают, ударило током, перелом, защемило пальцы. И все это в картинах и лицах. Белое брюхо с плавниками медленно опускалось с потолка, насыщалось красками и разбухало.