Фортуната Фокс - Не/близкие души. Рассказ-загадка

– И самая настырная, – не без издевки вставила его сестра.

Оба расхохотались с ребяческой непосредственностью, будто и впрямь было над чем.

Дабы поддержать общее настроение, Инга вежливо улыбалась. Папка с файлами уже лежала на профессорском столе. Соколовой оставалось лишь терпеливо дождаться окончания веселой трапезы, чтобы завладеть драгоценным вниманием Эльфмана. Но едва она приняла дымящуюся чашечку из ухоженных рук Генриетты, в кабинет ворвалась запыхавшаяся медсестра.

– Генрих Львович, простите, но у Полянской начались схватки! Ее уже доставили в операционную, вот-вот родит…

– Дьявольщина!!! – вскричал профессор, вскакивая из-за стола. – Операция ведь назначена только через неделю!.. Вот уж кто самый настырный на свете! С ее-то здоровьем…

– В ее-то годы… – поддержала сестра.

– …вынашивать двойню! – завершил брат. – Ведь предлагал же ей прибегнуть к суррогатному материнству!

– Имея все возможности…

– Еще бы! Супруга нефтяного магната!

– Такая сложная беременность…

– Ох! Ну, будем молиться, чтобы все прошло благополучно…

Все трое – профессор, секретарша и медсестра – в тревожной спешке покинули кабинет.

Побелевшая как мел Инга на ватных ногах следовала за ними.

– Вчера добрых полчаса осматривал ее, беседовали, – разносились по коридору восклицания профессора. – Все было прекрасно…

– Нет, доктор, не все, – тихо проговорила Инга, глядя вслед удаляющимся силуэтам.

Сердце холодило дурное предчувствие.

На белом халате чернели брызги расплескавшегося кофе, к которому она так и не притронулась.

– Что стряслось? – обеспокоился Миша, будто нарочно дежуривший у приемной. – Не огорчайтесь, профессор обязательно примет вас позже…

– Нужно сменить халат, – машинально заметила она. Казалось, еще чуть-чуть, и молодая женщина грохнется в обморок.

– Инга Юрьевна, вы к себе? Давайте я провожу…

В кабинете он отпаивал ее крепким черным чаем. Она по-детски баловалась бельгийскими конфетками, надкусывая то одну, то другую. Она все еще пребывала в оцепенении.

– Господи, нужно же сообщить Полянскому, – наконец, спохватилась Инга.

– Вы хорошо знакомы с их семьей? – спросил Миша, как только она повесила трубку после короткого информативного звонка.

– Да. Уже много лет, – ответила Соколова. – Нина Даниловна и Владимир Валерьевич мне как родные. Их дочка… их покойная дочка Майя была моей лучшей подругой.

Лаборант понимающе кивнул. Ему было интересно все, о чем бы она ни рассказывала.

Порывшись в ящике стола, Инга извлекла фото в застекленной рамке. Две смеющиеся девчонки в дорогой школьной форме: синие пиджачки, галстуки в красно-белую полоску, юбки-шотландки. Обнявшись, они стояли на фоне, удивительно напоминающем Царицынский дворцово-парковый ансамбль. Неужто бывают такие школы?

– А вы совсем не изменились, – улыбнулся Миша.

Она улыбнулась в ответ. Она знала, что это вовсе не лесть. Спустя двенадцать лет у нее все та же стройная фигурка и точеный овал лица. Разве что густые лощеные волосы теперь уложены в более строгую прическу. Разве что взгляд умных карих глаз стал более твердым, жестким.

– А это она? Майя Полянская?

– Да, Миш.

– Тоже очень красивая… была.

– И очень добрая, жизнерадостная… необыкновенная! И навсегда осталась юной. Ужасный несчастный случай.

Постепенно Инга погрузилась в светлые воспоминания о подруге, о совместных годах, проведенных в пансионе. В глазах ее при этом периодически посверкивали слезинки. Но ни разу она не позволила им преодолеть барьер тщательно прокрашенных ресничек.

Миша трепетно любовался ею.

Такая красивая. Такая строгая. Единственная дочь богатых родителей. Да и сама уже состоявшаяся, успешная…

Интересно, куда можно пригласить такую девушку?

Их тет-а-тет был грубо прерван вторжением взволнованного мужчины в статусном костюме.

– Владимир Валерьевич! Как вы быстро добрались…

– Примчался, как только смог.

– Все будет хорошо, поверьте! Нина Даниловна в самых надежных руках.

При взгляде на Полянского глаза Инги загорелись слишком уж радостно. А их рукопожатие Михаил нашел излишне теплым и продолжительным. К тому же его неприятно поразили моложавость и обаяние магната. Помрачневший, он незаметно покинул кабинет.

Секундой позже из-за двери донесся звонкий и очень нежный смех Инги. Миша слышал его нечасто. При нем она, как правило, сохраняла серьезность. Ей вторил бархатный и тоже, как ему показалось, нежный смех мужчины.

Раздосадованный лаборант стремительно пошагал прочь от неприятного веселья.

Нужно возвращаться к работе, а не мечтать о всяких глупостях.

Что вы знаете о жизнелюбии, мой дорогой доктор? Возможно, вы любите жизнь больше ее смысла, и ваше телесно-душевно-духовное цените превыше любых земных благ, в чем я, конечно же, весьма сомневаюсь.

Но допустим, допустим… Времени, как я понимаю, у нас немного. А потому окажите любезность, не перебивайте меня. Я же, в свою очередь, постараюсь быть предельно лаконичной.

Я в большой беде, это правда. Но не смотрите на то, во что я превратилась теперь, – узнайте, как все начиналось. Узнайте, как велика, как неукротима была во мне жажда жизни! И как неразделимо эта жажда была спаяна еще с одной – жаждой лидерства.

Быть Живой всегда означало для меня быть Первой. Сколько себя помню, я с нестерпимым рвением стремилась преуспеть абсолютно во всем, бесконечно утверждаясь в собственном лидерстве.

Что ж в том особенного, спросите вы? Разве можно усмотреть в подобном стремлении что-либо удивительное для ранней юности? Ведь и большинство моих сверстников обладало такими же амбициями. Пансион, где протекали наши старшие школьные годы, являл собою заведение столь респектабельное, что иначе в нем просто было не выжить. Здесь обучались девушки и юноши из семей самых влиятельных богачей. Огромных размеров кампус с теннисными кортами и бассейнами. Великолепная парковая зона с лужайками, клумбами и прудами. Все утопало в сочной зелени, благоухало ароматами цветов и растений.

Жилой корпус представлял собой величественное серо-голубое здание с колоннами и высокими острыми башенками. Эта новехонькая постройка являлась вольной стилизацией под дворец времен Екатерины Великой. От грозной изысканности русской неоготики захватывало дух.

Свою комнату на последнем, самом привилегированном, четвертом этаже я делила с двумя подругами. Все трое мы были единственными у своих родителей. Как и большинство из нас.