Павел Проданов - Льеккьо

– Бутылку виски с собой, – сказал какой-то парень, протягивая деньги. Он оценивающим взглядом прошелся по Эли. Я нахмурился. Странные чувства овладели мной. Я помотал головой. Наверняка, это недосып так действует на мой разум. Я небрежным движением передал ему бутылку.

– Сдачи не надо, – бросил тот, еще раз обежав взглядом Эли.

– Чего уставился? – спросила она.

– Тихо, детка! – сказал он, выставляя на показ белые зубы. – Я покойников не очень.

– Тебя бутылкой отходить, кретин? – злобно повысила голос Эли.

– Эй, мужик, – обратился я к нему спокойным ровным голосом, – давай, уже иди отсюда, – и, достав из под прилавка биту, показал ее ему.

– Вот психи, – бросил он и прошел к выходу.

– Да ты рыцарь! – подначила меня Эли.

– Тебе бы все шутить, – кинул я. – Поработать не хочешь?

– Ладно, зануда, – она допила пиво и поставила пустую тару на стол, – пойду к девчонкам. Ты только про «Человека-волка» не забудь.

– Окей! – сказал я и принялся протирать стаканы. Эли удалилась.

На танцполе кружили пары, а по ним скользили светлячки от стробоскопа, пока Джошуа Тиллман напевал: «Everyman Needs a Companion».

Мои глаза сейчас смазаны клеем, не иначе. Веки приходится раздвигать пальцами. Включив кран, я набрал воды в ладони и плеснул в лицо. Особого эффекта не чувствовалось. Состояние сонного опьянения никак не хотело меня оставлять.

– Ты скоро там? – спросила нетерпеливая Эли, заглянув в уборную.

– Я готов, – ответил я, сунув голову под струю. Моя лохматая шевелюра намокла, а голова ощутила жгучий холодом. На мгновение сознание прояснилось. Сейчас мне хотелось быть пингвином, что скользит по льдине, а затем погружается в ледяную воду Антарктики, – Только утрусь.

Мотоцикл пришлось оставить. Я бы и прокатил девушку, мой «Круизер» одноместный. Мы сели в автобус и отправились в центр.

– Как ты очутился в церковной школе? – спросила она меня уже в автобусе.

– С моим отчимом случилось несчастье, а моя Мать…

Эли заметила мое нежелание вспоминать прошлое.

– Если не хочешь – не рассказывай.

– Моя мать содержится в психиатрической лечебнице- – поборов себя, ответил я. – Когда умерла моя младшая сестра, это помутило ее рассудок.

– Прости, – стала извиняться она, – я перегибаю с расспросами.

– Да дело то не в тебе, – заметил я, – дело во мне. Извинение в данном случае, всего лишь вдолбленная нам этикетом мера порядочности. Банальный жест, выработанный нами на уровне инстинкта. Ровно, как и приветствие, слова благодарности и прочее.

– Ну и закидончики у тебя, – задумавшись, проговорила она.

– И это мне говорит Эли, которая вчера мне цитировала Ницше, с его взглядами на «религию любви».

Покопавшись в своей сумке, Эли достала оттуда книгу.

– Вот, – продемонстрировала она «Веселую науку», – сейчас читаю.

– И как? Познала истину? – саркастично спросил я.

– Что есть истина? – процитировала она слова из библии, исказив голос до мужского, и рассмеялась.

Оказавшись в полутьме кинозала, я сразу же почувствовал навалившуюся усталость. Опустившись в кресло, я ощутил, как морфей сковывает мое тело. Эли плюхнулась рядом, набивая рот попкорном.

– Я его еще не видела, а ты?

– Довелось посмотреть.

– Тогда молчи! – Она приложила палец к моим губам, и по моему телу прошла дрожь, оставшись почти не заметной, в силу полной отреченности чувств, пребывавших в сонном оцепенении. – Не хочу спойлеров. Можешь даже поспать – разрешаю. Только не храпи – народ распугаешь.

– Обещать не могу, – ответил я, откинувшись на спинку кресла. Эли завороженно уставилась на черно-белый экран, где уже появилось название фильма, под звук, казавшийся первым кинематографистам жутким.

Я снова провалился в девство. Дверь дергалась, издавая громкие звуки, намереваясь вот-вот поддаться натиску чудовища, скрытого за дверью. «Бог любит тебя! Он любит тебя, Марти! – ревело оно. – Как и твоя мамаша!» Слезы жгли мои щеки, а тело содрогалось от страха. Всхлипы застревали в горле, перекрывая дыхание. Еще немного, и шпингалет не выдержит. «Открой эту сраную дверь, бесёнок», – доносилось из-за двери. Затем шпингалет отлетал на пол, и все меркло. Я оказывался на болоте. Сидя под зарослями кустарника, я высматривался в камышовые заросли. Чудовище пряталось, но я точно знал, что оно здесь. «Идем, – доносился до меня голос, – идем, Мартин. Идем со мной. Я знаю место, где он тебя недостанет». Я, повернув голову, я с ужасом обнаруживаю младшую сестру. Ее лицо бледно, а веки отдают синевой. Ужас охватывает меня с новой силой. Что-то знакомое, но не доступное для меня кроется в ее лице.

– Ты умерла, – кричу я на весь кинозал.

– Что с тобой, Мартин? – испуганно спрашивает Эли, отрываясь от попкорна. Ее глаза округлились. – Кошмары?

– Извини, – говорю я, – все нормально.

– Точно?

– Точно, – отвечаю я, точно.

Настоятель в монастыре говорил, что это испытания, посылаемые Господом. Что мне нужно очиститься. Но как можно очиститься от собственного прошлого?

Сеанс закончился. Эли, исполненная впечатлений, все не умолкала, рассказывая как разительно отличаются образы одинаковых героев, представленных разными поколениями режиссеров. Я же, чувствуя все ту же дикую усталость, слышал ее слова, словно через призму сна. Я больше смотрел на ее лицо, источающее бурю эмоций, полученных от просмотра фильма. Сейчас она казалась мне красивой. Странное чувство. Обычно для меня все это не имеет значения: все люди одинаково безразличны мне, но тут что-то тянуло меня к ней.

При выходе из кинотеатра, в лицо ударил яркий свет, жаля мои глаза. Я отгородился от него рукой.

– И кто сейчас Бела Лугоши, а? – язвительно спросила Эли, улыбаясь. – Оооо! – протянула она, снова меняя голос, – это же солнце! Оно сожжет меня!

Ее забавляла моя отреченная серьезность, а мне нравилась та живительная сила, что таилась за этим видом мрачного бледного создания. Сейчас она казалась мне легкомысленной, но это лишь иллюзия. Эли в этот момент мне казалась самым родным существом. Возможно, это потому, что никто не проявлял ко мне особого интереса, если исключить ужимки Кристин. Эли заставляла проснуться чувства, спавшие дремучим сном где-то внутри меня. Я будто снова был маленьким Мартином Эбботом, который давно истлел, тем Мартином, что еще не ведал бед, постигших его после смерти младшей сестры.

– Проводишь меня, граф Дракула? – спросила Эли, уставив в меня испытующий взгляд. – Или боишься, что солнце тебя таки доконает?

– Домой мне все равно не успеть, да и чего там делать? Так уж и быть – провожу.

Эли жила с матерью, как она сказала, в таком двухэтажном домике, у которых зеленая лужайка перед оградой, обвитой плющом.